– Прошу простить – у нас так не убрано… – после чего с удовольствием выслушивала бурные комплименты чистоте и порядку. Вот такие у нее были маленькие хитрости…
Когда она появилась на площадке, Вера Евгеньевна, которая весь вечер приглядывала за мной заметно больше, чем за другими, не стала сразу меня подзывать, а устремилась ей навстречу и начала что-то взволнованно ей рассказывать. Я же все это время делал вид, что ничего не замечаю и увлечен совершенно другим. Ну да – я придумал себе развлечение. А вы сами подумайте – насколько мне интересно было возиться в песочнице с совочками и машинками? Вот то-то… Так что я придумал хватать за руки по паре девчонок, взбираться с ними на горку и, составив «паровозик», с шумом и визгом скатываться вниз. Нет, никакого сексуального подтекста во всем этом не было. Во-первых, мое нынешнее детское тельце вообще никаких реакций не выдавало. Ну не вырабатывает оно еще никаких потребных для чего-то подобного гормонов от слова совсем. Во-вторых, и сами девчонки в нашей группе даже на мечту педофила не тянули. Я как-то читал, что те любят этаких худеньких, воздушных, с тонкими ручками-ножками, внешне беззащитных. Наши же были скорее «купидончиками» – крепенькими, щекастенькими с бантиками-крылышками и громкими голосами. А кое-кто и вообще «бомбочки»! Но визжали они прикольно и с удовольствием…
Пока шли домой – бабуся молча сердилась. Она вообще, как я уже вспомнил, была со мной более строгой, чем дед. Нет, любила она меня не меньше его. Но по-своему. Дедуся меня любил таким, какой я есть. Уж не знаю, кого он во мне видел – себя ли в молодости, нерожденного ли сына-наследника, поскольку моя мама была у них с бабусей единственным ребенком, или просто любимого внука, но я от него практически никогда не слышал ни единого грубого слова. Он прощал мне все: обиды, плач, косяки. Он просто был рядом и всегда подставлял мне плечо. Что бы ни случилось. Бабуся же… Она чувствовала за меня ответственность. За то, каким я вырасту. И потому я регулярно получал от нее поучения и выговоры. Ну, когда что-то делал не так. Поэтому она сейчас и сердилась. Ну я же явно заслуживал очередной нотации, но, как мне представляется, воспитательница попросила ее сохранить в тайне то, что она ей все рассказала. Так что если бабуся начнет ругать меня за то, что я ушел из садика, то тут же сдаст этим воспитательницу. И кто знает, как я потом к ней буду относиться? Поэтому у бабуси сейчас явно наблюдался небольшой когнитивный диссонанс. С одной стороны, воспитывать нужно, поскольку есть за что, а с другой – нельзя.
Когда мы дошли аккурат до того места, где я пришел в себя, она наконец справилась со своим желанием начать меня поучать немедленно и решила раскрутить меня на чистосердечное признание.
– Как прошел день?
Я, до сего момента давший полную волю своему детскому телу, вследствие чего мое передвижение за руку с бабусей представляло собой череду верчений и подпрыгиваний, замер, опустил голову и покаянно выдавил из себя:
– Хоешо.
– Все хорошо?
Я пару мгновений подождал, а потом медленно мотнул головой:
– То есть? Не все? А что нехорошо?
Блин, да что ж такое-то! Мои глаза сами собой начали наполняться слезами. Нет, сейчас это было вполне в тему, но проблема была в том, что эта реакция оказалась совершенно рефлекторной. Я ее абсолютно не контролировал. Детское тело отреагировало подобным образом само. Судя по всему, на тон, каким были заданы вопросы. Это я так что, и описаться могу? Бли-и-ин…
