Научная объективность и ее контексты - страница 61

операций.

В этом отношении можно отметить, например, что современная астрономия, как дисциплина, отличная от античной астрономии, характеризуется тем фактом, что образы, наблюдаемые через телескоп, принимаются как данные. Это не значит, что использование телескопа было (и является) само по себе бесспорным, но пока это использование фактически было под вопросом, современная астрономия не могла начаться. Она могла начаться только с Галилея, когда использование этого инструмента стало в этой науке приниматься без вопросов. То же самое можно сказать относительно микроскопа. Микробиология, по сравнению с ранее существовавшей макробиологией, характеризуется тем, что принимает результаты наблюдений, полученных с помощью этого инструмента, как данные. Хотя микроскоп довольно сложный инструмент, в рамках данной науки он должен рассматриваться как нечто примитивное, оставляя возможность заниматься им в подробностях, например, оптике[106].

Теперь очевидно, что использование очень сложных инструментов в электромагнетике, ядерной физике, астрофизике и т. п. не представляет исключения или трудностей с нашей точки зрения, согласно которой каждая наука определяет свои данные, прибегая к операциональным критериям, посредством которых могут устанавливаться протокольные высказывания. Этот факт впоследствии подскажет нам много соображений по поводу исторической детерминированности и коллективной природы научного исследования, но сейчас мы должны несколько задержаться на этом, чтобы прояснить идею операции в научном контексте.

Может показаться, что, представляя природу объективности в науке, мы чересчур облегчили свою задачу и некоторые читатели, возможно, не будут готовы так быстро признать, что показания сложных инструментов должны без всяких вопросов приниматься как данные. Действительно, хорошо известно, что некоторые мыслители воспринимают усложненность современных научных инструментов за свидетельство невозможности отличить наблюдательные и теоретические понятия в науке, тогда как, по нашему мнению, даже заряд электрона следовало бы рассматривать как наблюдательное (или лучше, согласно нашей терминологии, операциональное) понятие, если бы мы имели в своем распоряжении инструмент, спроектированный так, чтобы давать его значение напрямую, и если бы такой инструмент применялся при определении «первоначальных» операций.

Несмотря на это психологическое затруднение, мы утверждаем, что это действительно данные, и можем объяснить это довольно легко. Прежде всего практика научных исследований подтверждает эту интерпретацию. По мере развития науки инструменты усложняются, но это не мешает ученым считать, что они способны давать им данные в нужном смысле. А что еще могут они давать? Запись, сделанная некоторым инструментом, всегда данное. Такое данное может требовать сложной интерпретации (а цель науки всегда – интерпретация данных), но такая интерпретация не может не принимать эти записи за свои исходные данные, как свидетельства, которые должны рассматриваться как данные. Это, конечно, не исключает того, что мы можем усомниться в данных, если, например, они не соответствуют предшествующим данным или противоречат прочно установленным теоретическим предпосылкам. Это, однако, не равносильно отказу от данных, «поставленных под сомнение»: здесь требуется понимание и объяснение того, почему они могли быть получены. Иногда может оказаться, что операции выполнялись неправильно, что инструменты были несовершенными, что имели место какие-то незамеченные возмущающие обстоятельства и т. д. Вопрос станет гораздо яснее, когда мы увидим, что – по крайней мере в естественных науках – исследуемым материалом служат не индивидуальные данные, а регулярности.