Научная объективность и ее контексты - страница 71

В этом пункте может быть ясно, что в наших терминах нам скорее следовало бы сказать, что эмпирические законы были преобразованы в теоретические законы (т. е. законы, оправданные в рамках теории, из которой, в частности, следует, что в их выражения входят теоретические термины). Более того, может случиться, что сама теория допускает открытие (путем соответствующей дедукции) новых законов, которые поэтому являются теоретическими и могут либо оказаться эмпирическими (если будут допускать прямую операциональную проверку), либо останутся теоретическими (если их проверка может быть только косвенной и более или менее совпадает с допустимостью теории в целом).

Это сопоставление с идеализационной школой дает нам возможность объяснить, почему наше понимание объективности не влечет за собой никаких ошибочных форм эссенциализма. Действительно, представители этой школы (Новак в большей степени, чем Краевский) открыто отстаивают эссенциализм. Есть один аспект, в котором этот эссенциализм не подлежит сомнению: он соответствует тому факту, что идеализации вообще и идеализационные законы в частности полностью определяют «сущность» идеальной модели. Это несомненно в том смысле, что они точно определяют, «что такое эта модель». Однако наряду с этим мы обнаруживаем и другое, а именно что наука позволяет нам схватить сущность вещей: «теоретическая наука проникает сквозь эту поверхность в сущность мира» (Krajewski 1977, p. 25). Здесь совершенно очевидна дуалистическая концепция сущности как чего-то, лежащего за покровом видимостей, и ее делает еще более явной различение главных (первичных) и побочных (вторичных) черт реальности, причем утверждается, что «идеализационный закон учитывает только главные факторы»[118].

Теперь понятно, почему представители польской школы утверждают, что Галилей был эссенциалистом. Краевский, например, говорит, рассматривая закон падающих тел Галилея, что «закон Галилея схватывает сущность падения» (там же, p. 26). Они делают это потому, что придают эссенциалистский смысл галилеевскому подходу к науке, не только в не подлежащем сомнению смысле определения существенных черт некоторых «свойств» физической реальности, но и более обязывающем (и несостоятельном) смысле дуалистической концепции сущности, способном вернуть их философию к догалилеевской эпистемологии[119].

Если читателю в какой-то степени психологически трудно принять вышеприведенные аргументы, можно было бы предложить ему внимательно проследить их, чтобы понять, не связана ли эта трудность со смешением объекта и «вещи», а возможно, также и с тем, что мы назвали «дуалистической предпосылкой». Действительно, в повседневной жизни мы не говорим, что вещь есть ее свойства, качества, черты и т. д., но что она их имеет. Причина, по которой мы так поступаем, и условия, при которых мы можем так поступать, не порождая недоразумений, уже обсуждались в разделе, посвященном субстанциализму и эссенциализму. Однако никакой возможности провести различие между «конститутивными» признаками и «предицируемыми атрибутами» в случае научных объектов в каком-либо онтологическом смысле нет (мы увидим в дальнейшем, в каком другом смысле это возможно). Отсюда следует, что только неявное присутствие дуалистической предпосылки может склонить нас к мысли, что объекты имеют атрибуты, а не являются ими (их совокупностью). При этом объекты рассматривались бы как скрытые «субстраты» своих свойств, что, как мы видели, неправильно даже для «вещей» и уж тем более для научных объектов, не имеющих никаких других атрибутов, кроме тех, которые открыто признаются образующими эти объекты.