– Хорошо горит, – шепнул Шухер, смотря в бинокль.
– Да, ловушка сработала. Но что это нам даст? – с сомнением спросил Слава, тоже следя за роботами через допотопную оптику. Шлемы и костюмы они оставили внизу в укрытии и теперь, лежа на крыше под защитой обломков труб и вентиляционных шахт, изредка ерзали на месте, подавляя нарастающее чувство беззащитности.
Идея лазить на крышу и вот так, без защиты и шлема, нагло и открыто быть в городе, родилась не сразу. Шухер ее долго обдумывал, несколько лет, после того, как почти потерял свой шлем, убегая от дрона. Он помнил, что дрон не стал добивать его ракетой, и Шухер думал, что это из-за шлема. Свое прозвище он получил за педантизм и осторожность и, как посмеивались неопытные разведчики, понюхавшие уже пороху, но не бывавшие в реальных жестких столкновениях, за пугливость. Как его звали на самом деле никто уже не помнил. Когда он предложил снять костюмы и шлем, то все подумали, что он двинулся после очередной контузии. Отозвался лишь один боец, парень шестнадцати лет, только-только сдавший экзамен и получивший допуск к операциям. Молодых называли оруженосцами, сначала в шутку, а потом старослужащие всерьез начали считать себя подобием средневековых рыцарей. Шухер посмеивался над ними, часто подкалывал, задавал вопросы про рыцарей, и никто ничего не мог ответить по сути. Знали лишь киношные штампы и комиксы.
– Так, Таракан, ползи на другой конец. Что-то с проспекта никто не приехал.
Парень пополз. Тараканом его прозвали за желание носить усы, которые напоминали усы жалкого насекомого, редкие, торчащие в разные стороны. Но Слава их упорно отращивал, несмотря на насмешки. А еще он мог пролезть в любую щель, узкий и гибкий от природы, малого роста, он умел так спрятаться, что никакой дрон не мог его обнаружить.
– Там никого нет,– доложил Таракан, вернувшись через десять минут. – Патруля тоже не видно. У них график поменяли?
– Может, и поменяли, – подумав, ответил Шухер. Он снял шапку и почесал лысую голову, которая все время чесалась после последней стрижки и покрылась какими-то красно-фиолетовыми пятнами. – После вылазки Кая соседи дали знать.
– Ты про этот знак на стене? – Слава усиленно морщил лоб, представляя странные изогнутые линии на грязном куске стены бывшей больницы. На первый взгляд это напоминало мазню ребенка, но откуда в мертвом городе взяться детям на улицах? Слава старался запоминать все, чему его учили, но от этого странного языка, на котором переговаривались разведчики из разных убежищ между собой, у него голова болела. А еще старшие не разрешали записывать и зарисовывать.
– Этот знак предостережения. Он значит, что правила поменялись.
– Какие правила?
– Правила игры. Так бывает, но не слишком часто, а то нас бы всех перебили.
– Ничего не понимаю, какая еще игра. Это же война! – возмутился Слава, немного повысив голос до громкого шепота. Шухер оторвал глаза от бинокля и долго, не мигая, смотрел ему в глаза.
– Никто не знает, что это на самом деле. Вот один факт, который не требует доказательств. А называть все это ты можешь, как хочешь. Война идет уже больше сорока лет, и она идет здесь. Так долго не воюют.
– Война идет по всему миру, – уже с меньшим энтузиазмом и ретивостью, сказал Слава и тут же замолк, увидев глумливую улыбку Шухера.
Поняв, что Шухер не будет больше ничего говорить, Слава бесшумно вздохнул. Почти каждый разговор заканчивался вот такой улыбкой, и можно было до хрипоты задавать вопросы, Шухер молчал в ответ и будто бы глох на время. Слава уперся глазами в пожар, подсчитывая количество роботов. Получалось, что собрались три ловушки, четыре патрульные станции и два дрона. Час назад дронов было больше, а патрули поменялись. Делать у пожара было нечего, но что-то заставляло роботов нести вахту.
