– Смотря для кого, – усмехнулся Роман Евгеньевич, кивнув на Витьку-рыбу.
Политруку удалось успокоить толпу, раздраженный, со срывающимся голосом, он начал излагать главное, ради чего всех выдернули с работы, а кому-то не дали спать после ночной смены.
– Мы на передовой! Если не выстоим, не сдержим натиск врага, то враг обрушится на нашу Родину! Еще никогда столько не зависело от каждого из нас! Мы должны сплотиться, объединить усилия и дать отпор вражеским ордам, защитить нашу землю – нашу Родину! – на последних словах политрук запел высоким голосом гимн, слезы клочьями вырвались из глазниц, и мир поплыл. Ему казалось, что все, как и он, полны восторга и готовы отдать свою жизнь за Родину, за президента!
– Что, опять? – в повисшей тишине раздался ехидный возглас, и зал грохнул из всех орудий, хохот был такой, что затряслись двери и стены.
– Да пусть идут к нам! Мы им тараканчиков дадим, грибного пойла нальем – они все и сдохнут! – добавила какая-то женщина, и хохот перешел в гомерический смех, кто-то уже кашлял и плакал.
– Молчать! Да как вы смеете! Всех! Всех в штрафбат! Все получат взыскание! – орал политрук, масса людей слилась в одну хохочущую субстанцию, и он не мог понять, кто был зачинщиком, кто провокатор, кто первый посмел открыть свой рот.
– Да дальше фронта не сошлют! – разнесся над всеми густой бас.
– Смотрите, так это же старый-то! Я его морду с детства помню! – заорал один мужик, пальцем указывая на портрет президента страны, заполнивший весь экран. Как назло синхронизация вдруг нарушилась, и лицо верховного главнокомандующего поплыло и задергалось, будто бы он хочет чихнуть, что-то сказать и плюнуть одновременно.
– Да нет, другой. У этого лысина не такая блестящая, – пояснил кто-то.
– И глаза мигают. У того деда все лицо было из силикона, – подтвердил другой. – Наш, точно наш, узнаю!
Политрук тщетно пытался унять всех, но его никто не слушал, а некоторые даже огрызались, смеялись над его выпадами и призывами к патриотическому чувству.
– Да пошла она в задницу, эта родина! Что она для нас сделала?! Живем хуже, чем скот в кино! Что мы тут делаем? Зачем держим эту мертвую землю? С кем мы воюем до сих пор? – кричала в лицо политрука высокая женщина с налитыми, как у мужиков, плечами. Для убедительности она взошла на трибуну и, схватив Витьку-рыбу за хилое плечо, дергала его туда-сюда. Политрук бился, хватая воздух ртом, как рыба на крючке.
– Тимофеевна, ты его так сломаешь! – ржали мужики.
– А пусть, сука, ответит! Чего это мы должны опять объединяться в единую силу, какую еще, на хрен, силу? Да мы все время против чего-то должны сплотиться, потерпеть, перетерпеть, а жить когда будем? Мои внуки должны жить в мире, ладно мы, черт с нами!
– Правильно, мама! – поддержали ее дочери, рослые сильные девицы, красивые и пугающие своей силой.
Политрук жестами призывал Леонида Петровича вмешаться, помочь. Особист показал ему жест рукой, быстрый и понятный, что не будет вмешиваться, а ему стоит заткнуться. Часто было необходимо дать людям выговориться, сказать все, что накипело, узнать, что они реально думают, и без репрессий, выяснений кто и зачем сказал, кто надоумил. Леонид Петрович понимал, что настроения людей в первую очередь рождают внутренние тревоги, и ни один провокатор не сможет зародить в человеке то, что в нем изначально не взросло самостоятельно. Провокатор может подогреть, поджечь накипевшее чувство, направить в нужное ему русло, но только раз.
