Ещё Люда думала, что сын Императора активно налегает на печенье, а значит, уже сегодня придётся снова заниматься выпечкой, чтобы младшим детям было чем позавтракать… Думала, что надо бы отправить Славку в магазин, потому что Себастьян, который милостиво позволил называть себя Басом, однозначно дал понять, что раз третий глаз – та самая загадочная пентаграмма на цепочке – открылся, значит, с минуты на минуту стоит ждать отца.
Императора! Ёхарный бабай! Чем его кормить? Земляничным чаем с позавчерашним печеньем?
2. Глава первая, в которой появляется героиня, а герой играет в футбол и выигрывает
Почти всю свою жизнь Василиса прожила в Луках. Здесь она родилась. Здесь её бабка обучила всему, что умела, а умела и знала Ядвига Всеволодовна Лиходеева много. Как избавиться от сглаза, как зашептать болезнь, как заговорить несчастье, насмерть заговорить, чтобы не вернулось уже никогда. Ребёнка ли вылечить от испуга, молодуху ли закружить на свадьбу, бабе ли облегчить тягость, а временами на эту тягость наговорить...
Всё умела, всё знала. Научила всему.
Кто-то бабку величал почтительно Ядвигой Всеволодовной, кто-то шептухой, знахаркой. Иные так просто плевали ей вслед презрительное «ведьма». Это в те времена «ведьм» не любили и боялись, сейчас, когда они все состояли на строгом учёте у Правительства (почти все), их тоже боялись, но уже завидовали. И защищаться от этой злой зависти пришлось учиться на собственном горьком опыте. Однако это было позже, много позже. Тогда же, когда в Луках ещё жила Ядвига Всеволодовна, маленькая Васька обо всём этом не думала даже, не замечала злых взглядов, не слышала свистящего шёпота, она бежала за любимой бабушкой, тревожа босыми ногами дорожную пыль, и думала только о том, что в Дроздке, поди, уже давно поспела ежевика, что Петька Мошкин звал её кататься вечером на лошадях, что каникулы скоро кончатся, а возвращаться в город к маме так не хочется. Ноги заранее ныли, стоило только вспомнить о туфлях на обязательном маленьком каблучке, о всегда шёлковых чулочках, о юбках до середины колена и бесконечных пиджаках с тяжёлыми костяными пуговицами.
Ох, давно это было.
Василиса тревожно выглянула в окно просторной кухни, задёрнула шторку и привычно, бездумно, почти автоматически перекрестилась на немодную нынче иконку, всегда висевшую в углу старенького дома.
– Господи, пронеси! – шепнула, сама не зная, о чём просит бабкиного бога, и, словно извиняясь, добавила:
– Неспокойно мне.
А беспокоиться Василиса Игнатьевна могла только об одном человеке, о дочери своей безголовой, о Лизавете. За окном была глубокая лунная ночь, и глиняно-кирпичный тракт казался в свете луны почти белым. Белым и пугающе пустынным: ни демонов, ни людей. Вообще ни души.
– Неспокойно. Ох, Лизка, Лизка! – вздыхала потомственная ведьма, глядя на щербато ухмыляющуюся луну. – Об одном прошу: только не наделай глупостей, которые даже я исправить не смогу...
Выдохнула протяжно и резко оглянулась на замершую у камина кошку. Чёрная, как ночь Бригитта подняла аккуратную лапку, задумалась, умыться ли, внимательно осмотрела розовые, обманчиво ласковые подушечки, а затем вдруг широко зевнула. И именно в этот момент чья-то нетерпеливая рука воспользовалась стильным дверным молоточком.
Василиса выдохнула, вытерла о юбку неожиданно вспотевшие ладони и вышла на высокое крыльцо (ночных гостей в дом она не пускала никогда, да и дневных-то нечасто).
