Стойте! – прервал самого себя Хэдли, предвидя возражения. – Я и сам вижу все пробелы, и я сам на них укажу. Если он убил свою жертву в полночь, а затем вышел и заснул на диване в коридоре, куда подевался тупой и тяжелый предмет? И еще: ни на нем самом, ни на его одежде не оказалось следов крови. Наконец, так уж случилось, что у него частично парализована левая рука (одна из причин, по которой он никогда в жизни не работал), и доктор твердо заявляет, что он не смог бы никого задушить. Опьянение – тоже неубедительное объяснение. Если у него и имелся на кого-нибудь зуб, так на сэра Гайлса Гэя. Вряд ли он вот так вошел бы (с заранее обдуманным преступным намерением, прихватив с собой оружие) и напал на совершенно незнакомого человека, не производя при этом ни малейшего шума. Я также признаю, что никто в деревне, где он пьянствует уже столько лет, никогда не замечал в нем злобы или мстительности, как бы сильно он ни надирался. Вот и все наши факты.
Впрочем, есть еще и его собственное заявление, которое состоит в основном из чепухи. Он пришел в себя только на следующий день и даже в камере, похоже, не до конца понимал, что происходит. Когда он изложил свою версию в первый раз, инспектор Таннер решил, что подозреваемый еще не протрезвел, и даже не удосужился ничего записать, однако Беллоуз повторил то же самое, когда окончательно пришел в себя, и с тех пор так и твердит одно и то же. По его словам, хотя судите сами…
Открыв свой портфель, Хэдли вынул из стопки отпечатанных на машинке листов один и пробежал пальцем по строчкам.
– «Помню, как сидел в Веселой Поросли, пришел туда, когда паб закрылся, еще помню, что выпил почти все, что с собой было. Понятия не имею, сколько времени я там провел. В какой-то момент мне показалось, что кто-то со мной заговорил, но, возможно, это мне почудилось. Последнее, что помню отчетливо: сижу среди растительности на одной из железных скамеек. А следующее, что запомнил: я снова в „Четырех дверях“, на диване в коридоре верхнего этажа.
Не могу объяснить, как туда попал, но мне вовсе не показалось странным, что я там. Я подумал: „Приветики, я дома“, и больше ничего. Поскольку я уже сидел на диване и двигаться мне вовсе не хотелось, я решил: лягу-ка спать.
Нет, заснул я вроде не сразу. Пока лежал, кое-что видел; то есть мне кажется, я огляделся по сторонам и увидел. Коридор заливал яркий лунный свет, там в торце окно на южную сторону, и луна висела высоко. Даже не знаю, как я заметил его краем глаза, но я увидел его на повороте коридора, рядом с дверью „синей комнаты“.
Я бы описал его как мужчину среднего роста и телосложения, в униформе, какую носят служащие больших отелей, вроде „Королевского багрянца“ или „Королевского пурпура“. Такая темно-синяя униформа, длинный сюртук и пуговицы, то ли серебряные, то ли медные, насчет цвета в лунном свете я не уверен. Кажется, на обшлагах была полоска, темно-красная. И у него в руках было что-то вроде подноса, и поначалу он стоял на углу коридора и не двигался».
«Вопрос: Можете описать его лицо?
Ответ: Лица я не разглядел, потому что там, где должны быть глаза, лежала густая тень или вообще зияла какая-то черная дыра.
Затем он двинулся по коридору, прошел мимо меня, и я уже не видел его. И по его походке я тоже угадал бы в нем служащего гостиницы.
В.: Куда он направлялся?
О.: Я не знаю.
В.: Разве вас не удивило, что гостиничный служащий с каким-то подносом разгуливает по коридору посреди ночи?
