«Даром, что ли, приходится терпеть кличку лаки-скунс! – подумал Понт. – Пронесло. Правда, кажется, слишком крупнодисперсно».
Он поспешил в туалетную комнату, где подтвердились его худшие опасения. Фитиль был безнадежно мокр. А без него динамит не опаснее детского пластилина. Нанесённый на подмётки штиблет наносостав из охотничьих спичек стал неактуален. Что ж, на случай форс-мажора эти яйцеголовые из отдела разработки операций придумали план «Б». Блеф.
В горизонтальном полёте по маршруту Москва-Сочи Понт подозвал к себе стюардессу и вручил ей заранее заготовленный листок из блокнота. В нём печатной кириллицей значилось: «У меня в кишечнике бомба. Летим в Берн, Блюменштрассе 9. Иначе, пф-ф-ф…»
Аналитики Интерпола божились, что текст поймёт даже ребёнок. Ибо к 17 годам любой россиянин как минимум 17 раз посмотрит культовый русский фильм «17 мгновений весны». Также Джеймса заверили, что русское «пф-ф-ф» – это полный аналог английского «бэнг-г-г».
– Прошу передать это капитану, – произнёс Понт.
Стюардесса пробежала глазами бумажку.
– С зелёным горошком в салате переборщили? – спросила участливо.
– Оставьте шутки в себе! – сурово парировал Джеймс.
– Я сообщу о вашей просьбе командиру, – мило улыбнулась бортпроводница.
И через минуту вернулась в сопровождении молодого человека в форменной фуражке и кителе пилота гражданской авиации с нашивками на рукавах. Тот склонился в вежливом полупоклоне и, так же лучезарно улыбаясь, щегольски козырнул: «Сэ-эр…» И молниеносно щегольски же обрушил кулак на темя террориста. «Откуда у них в самолёте паровой молот, бл…», – было последней в тот день мыслью Джеймса. Причём, на сей раз сленговое слово мелькнуло в мозгу в безошибочном и полновесном виде.
Его безвольное тело под аккомпанемент объявления по громкой связи: «Господа, если в салоне есть врач, просьба, не беспокоиться!», – сволокли в подсобку.
– Танечка, где у нас огнетушитель? Если копыхнётся, что вряд ли, добавь! – проинструктировал второй пилот стюардессу и отбыл в кабину.
Очнулся Понт в сочинской психушке. И тут же вновь впал в полную прострацию, не ощутив во рту четырёх передних зубов, среди которых был и зуб с вмонтированным в него радиомаячком, на случай опасности для жизни. Не обнаружилось в карманах пижамы и мобильника. Связь с Центром была утрачена. Уповать осталось лишь на голимые, без спутников, небеса.
После бесплатного обеда, потрясшего Джеймса простотой и полезностью, шок его усугубился знакомством с двумя субчиками. Тоже в пижамах, но явно филёрами, косящими под больных. Наверняка из компетентных органов. Джеймс, делая вид, что прогуливается, изучал возможности к побегу из зарешеченного садика больнички. Его окликнули двое на лавочке:
– Эй, шпион! (Как же невыносимо быстро распространяются слухи в тесных коллективах). Третьим будешь?
Вопрошающий отвернул полу своей пижамы и показал бутыль 0,7 тёмного стекла с тремя жирными семёрками на этикетке. (Господи, им даже мой служебный код известен! Не иначе – в отделе «крот»). Откуда ж ему было знать, что бурый напиток «три семёрки», именуемый в народе «три топора», появился в России задолго до рождения Понта.
Ошарашенный полным провалом, слово «портвейн» мелким шрифтом под цифрами на этикетке Джеймс даже не разглядел. Конспирироваться далее не имело смысла. Понт выложил всё как на духу главному врачу. Тот его доброжелательно выслушал и вкатил максимальную терапевтическую дозу противобредовых психотропов.
