Я шла по знакомым улицам и отмечала перемены, чаще всего незначительные: Здесь забор поменяли, там – вырос пятиэтажный гостевой дом. А в конце нашей улицы как стоял маленький дом, спрятанный в тенистом фруктовом саду, так и стоит, и даже выцветшая от времени и солнца надпись на калитке «есть свободные номера» осталась прежней.
На центральной улице добавились магазины, появились новые столовые, кафе, рестораны – почти все закроются после окончания пляжного сезона. Там же нашёлся большой супермаркет. Семь лет назад невозможно было представить, что в нашем захолустье выстроят конструкцию из стекла и бетона, а сейчас – стоит, светится витринами и раздвижными дверями.
Я остановилась в молочном отделе, приглядываясь к йогуртам местного производства, и вдруг услышала рядом голос Глеба. Драматический баритон, как сказала бы моя мама, которая преподавала музыку большую часть жизни. Чем отличается драматический баритон от лирического я не понимала, но мурашки, которые мгновенно выступили у меня между лопатками, очень выразительно, со всей возможной драматичностью двинулись вдоль спины и осели у копчика, грозя опуститься ниже, под розовые трусы.
– Да, да, да, – говорил Глеб, держа ухом телефон, уставившись на пачку кефира. – Да, да, – выдерживая паузы, соглашался он. – Буду в час, – закончил Глеб, протянул руку к кефиру, сморщился, поставил на место, тяжело вздохнул и перевёл взгляд на меня.
– Цыпа! Ты какими судьбами здесь? – произнесено это было таким тоном, будто сегодняшним утром мы не виделись, а его руки не шарили по моим бёдрам. Просто я вышла из квартиры в Иркутске и вдруг оказалась в супермаркете на побережье Чёрного моря. Волшебство!
– Мама в магазин отправила, – обозначила я, как казалось, очевидное, и замерла от чувства дежавю.
Впрочем, это не дежавю. Тысячи раз в прошлой жизни Голованов встречал меня в магазинчиках, на улице, когда я спешила из школы или на дополнительные занятия точно таким же: «Цыпа! Ты какими судьбами здесь?». Я точно так же стояла, моргала, блеяла что-то про маму, Колю, учительницу по математике, а он улыбался, снисходительно и покровительство, точь-в-точь как сейчас.
– Что, похмелье мучает? – очнулась я, наконец, вспомнила, что мне не восемнадцать, не четырнадцать и не шесть лет. – Зря отказываешься. – Я показала глазами на кефир: – Говорят, помогает.
– От похмелья помогает секс, – вернул Глеб, нагнувшись под мой рост. Клянусь, у меня волосы на затылке приподнялись от горячего мужского дыхания и запаха парфюма: свежего и одновременно терпкого. – Я не отказываюсь, – это он прошептал, опаляя не только ухо, но и моё несчастное, скачущее в истерике, захлёбывающееся сердце.
– Стой. – Я почувствовала мягкий захват тёплой мужской ладони выше локтя. Оказывается, я отскочила, оступилась и едва не свалилась своими пятьюдесятью килограммами на бабульку-одуванчика в широкополой шляпе. – Шучу. – Глеб отступил на шаг, убрал от меня руку и, видимо, для убедительности, спрятал за спину. – Подвезти домой? – совсем другим тоном предложил он.
– Нет.
– Как знаешь, – пожал он плечами, взял кефир и отправился к кассам.
Напоследок наградил меня дружелюбной улыбкой, как у администратора магазина бытовой техники: «Этот пылесос по соотношению цены и качества превосходит ту кофемолку».
На выходе я поняла, что погорячилась с покупками. Для двух полных пакетов хватило бы маминого списка. Я же сверху накидала гостинцев племянникам, заранее готовясь к негодующему взгляду Нюты. И не удержалась от торта из местной кондитерской: уж очень аппетитно тот выглядел.
