— Как прошли выходные, Женечка? — интересуется ласково с улыбкой на губах, только глаза холодные, как у кобры.
— Для вас — Евгения Андреевна.
— О как, — усмехается Седов, — солидно.
— Да. Именно так.
— Боюсь, Женечка, — выделяет голосом мое имя, — не доросла ты еще до того, чтобы я тебя по имени-отчеству звал. Не доросла.
— Женечка — я только для родных и друзей!
— Так мы же почти родные, — он надо мной издевается.
— Не понимаю, о чем вы.
— Ну как же, нас ждет столько прекрасных рабочих моментов.
— Нас ничего не ждет. Я уволилась.
— Ммм, надолго ли? Как же мать-одиночка будет воспитывать ребенка, лишившись работы? Его же кормить надо, одевать, барахло всякое для игр покупать, в кино водить.
Константин Олегович вызывает у меня стойкое желание действительно забраться на стол, но не для того чтобы в порыве страсти раздвинуть ноги, а чтобы вцепиться ему когтями в лицо, а еще лучше в горло.
— Не переживайте. Свет клином на этой работе не сошелся. Найду новую.
— Разве это мне нужно переживать?
Его снисходительная манера говорить, чуть растягивая слова, настолько бесит, что у меня срывает тормоза:
— Если ты думаешь, что испугал меня службой опеки, то глубоко ошибаешься, — в порыве ярости не замечаю, как перехожу на «ты», — они пришли, все у меня посмотрели и остались довольны!
— Это была просто легкая демонстрация силы.
— Иди ты знаешь куда со своей демонстрацией.
— Забываешься.
— Я больше здесь не работаю. Мне плевать.
— А мне нет, — подается вперед, облокачивается на стол и нагло ловит прядь моих волос, выбившуюся из хвоста. Пропускает ее между пальцев, любуясь. Я отшатываюсь от него, выдергивая свои кудри из его лап. Внутри все сжимается от какого-то иррационального страха. Седов откидываясь на спинку кресла: — У меня большие планы на тебя, Женечка.
— Тебе заняться больше нечем, да? Вон в приемной сидит девица — ноги от ушей, грудь, как барабан.
— Я не люблю пластик. И к тому же она согласна на все. Это скучно. А ты брыкаешься.
Он больной? Маньяк озабоченный!
— Ты понимаешь, что я могу написать заявление?
— А ты понимаешь, что пара звонков, и ты потеряешь дочь?
Меня будто мешком по голове огрели. Это шутка, да?
Смотрю в пустые равнодушные глаза и понимаю, что ни черта это не шутка. Он запросто сделает эти самые звонки.
— Ты не сможешь забрать мою дочь! — у меня трясутся руки, — я тебе ее не отдам.
— Пф-ф-ф, кто-то насмотрелся сериалов? Кому на фиг она нужна? Кроме тебя самой? Да никому. Даже папаше родному, — он бьет по больному, — если он вообще в курсе ее существования. А с тобой мне интересно играть, смотреть, как ты скачешь, как пытаешь убежать. Только результат все равно будет один, — кивает на стол. — Выбор за тобой. Можешь согласиться добровольно, а можем и по-плохому. Ты только представь, как она сидит в кабинете у инспектора или в приюте. Такая маленькая, несчастная, и ждет, когда же мамочка ее спасет.
— Пошел ты! — ринулась к двери и так резко ее распахнула, что чуть не убила сисястую помощницу, несущую кофе любимому боссу. — С дороги!
— Женечка, — доносится мне вслед, — не забудьте, ваше заявление я так и не принял. Отдохните пару дней, наберитесь сил и вперед. На работу.
Скотина. В каждом слове двойной подтекст.
Его длинноногая секретарша сначала удивленно хлопает глазами, а потом недовольно поджимает губы. В ярко подведенных глазах явственно читается ревность и немой вопрос «что в ней такого?»
