— Где она? — голос напряжен, даже звенит.
Орлов совсем не так спокоен, как кажется на первый взгляд. Он волнуется, как пацан, и я вижу, как подрагивают его руки.
— Марина у моей подруги, — сдавлено улыбаюсь, — я подумала, что сначала нам самим надо нормально поговорить, обсудить сложные моменты, а уж потом ставить ее в известность.
— Хорошо, — он кивает.
И я не могу понять выражение его глаз: то ли недоволен, то ли испытывает облегчение. Я сегодня вообще не сильна в считывании эмоций, меня штормит и бросает из крайности в крайность, хочется одновременно реветь и смеяться.
— Чай будешь?
— Буду, — улыбается Денис.
Черт! Нельзя ему улыбаться! Никак нельзя, сразу хочется улыбнуться в ответ, а я, между прочим, его не простила! И не факт, что прощу.
Иду на кухню, а он следом. И я чувствую, что смотрит. Пристально, не отрываясь, пробирая одним только взглядом до самых костей.
— Может, кофе? — не хочу, но начинаю суетиться. — Или компот? Я сегодня варила…
— Как скажешь.
От его спокойного голоса просыпаются давно забытые мурашки, которые всегда появлялись лишь в его присутствии. Нервничаю все больше и больше, и мне кажется, что он это прекрасно понимает.
— Может, есть хочешь?
Я все еще мечусь, потому что остановиться — это значит посмотреть на него, а я не могу. Видеть Орлова вот так близко, в своей квартире — это то еще испытание, сразу начинаю задыхаться.
— Пожалуй, откажусь, — качает головой, — мне кусок в горло весь день не лезет.
Мне тоже. Я, по-моему, сегодня вообще ничего не ела.
— Смотри, мое дело предложить.
— Жень, успокойся, — останавливает мое броуновское движение одной фразой, — сядь, пожалуйста.
И ноги сразу ватные, и душа где-то в пятках.
Я обреченно киваю, откладываю в сторону полотенце, которое, оказывается, все это время теребила в руках, и усаживаюсь на табуретку напротив него.
Никто из нас не спешит первым завести разговор. Смотрим друг на друга и молчим, ждем не знаю чего.
— Марина красивая очень. На тебя похожа, — внезапно выдает он, и я чувствую, как к щекам приливает кровь.
Я, кстати, сегодня готовилась к его приходу. Не только порядок навела, но и сама приоделась, накрасилась и внезапно почувствовала себя не только ломовой лошадью и вечно замученной мамашей, но и женщиной, которая интересуется мужчинами. Это так странно, что в душе кипит смятение. А еще я не могу думать про глупые Ланкины шутки о сильных руках и поцелуях.
— Спасибо. У тебя сын, кстати, копия ты.
— Он лучше меня.
— Дети всегда лучше нас, — соглашаюсь я, — но давай без лирики. Что будем делать, Денис?
— По-моему, очевидно. Я хочу принимать участие в жизни Марины.
«Принимать участие» звучит скупо:
— Что ты понимаешь под «принимать участие»? Приходы по воскресеньям и на день рождения? А еще по вечерам «спокойной ночи» по телефону?
— Жень, если ты думаешь, что этого будет достаточно, то сразу нет, — произносит он строго, — я и так потерял слишком много времени, потому что не знал о ее существовании.
— Ты меня сейчас в этом обвиняешь? — тут же подбираюсь я.
— Остынь, — он, как всегда, прекрасно читает мои эмоции, — я не буду притворяться, что все нормально и ничего страшного не произошло. Меня до сих пор трясет от этой новости. Только руганью ничего не исправишь. Меня больше волнует, как мы с этим будем справляться дальше.
«Мы будем справляться». Звучит так странно. Давно уже нет никаких «мы», но сердце все равно привычно сжимается от тоски.
