– Ну… – опять натужно задумался Серёга. – Чтобы как-то расширить… Понимаете? Чтобы жизнь была полнее.
– То есть, вы предполагаете, что она не имеет полноты? – спросил библиотекарь с придирчивостью следователя.
– Имеет… Но мечта…Она расширяет еще больше, шире, понимаете?
– Понимаю. А ту, обыкновенную реальность, которую дал вам Бог и которую вы хотели бы расширить, вы уже вполне осознали, ощутили и постигли? – спросил старик, внимательно глядя куда-то внутрь Серёги, и догадавшись, что ничего Серёга не постигал и не осознавал, добавил: – Реальность – это и есть жизнь, в каждом мгновении которой живёт Бог. Как вы хотели бы её ещё усовершенствовать, воображая собственную, но в которой Бога нет?
Скрипнула дверь, и в библиотеку вошла Валентина со списком.
Серёга распрощался с ними обоими, запрыгнул в свою Газельку и медленно покатил по церковному дворику, утопающему в розовых клумбах.
Увидев розы, Серёга привычно окунулся в мечты о большой цветочной теплице, о множестве сортов роз и счастливой жизни. И о том, как бы это занятие нравилось его жене, ибо с нею они в розарии и познакомились, и как бы розы нравились детям, особенно дочерям. И как бы он стал зарабатывать, а значит, смог бы поехать в Турцию или Грецию, или на Кипр. И там изучил бы грузинский язык, хотя бы поверхностно, потому, что хотелось оставить в голове место и для кхмерского, чтобы следующим разом махнуть в Юго-Восточную Азию и проехать её всю насквозь всей семьёй на арендованных скутерах. Можно, кстати, «зарулить» и в Индию, но она очень большая. Это, пожалуй, третьим разом уже.
Мечта о розарии была одной из самых сладких, потому возвращался он к ней часто.
Например, как в тот раз, когда он выезжал из центра города по бульвару, заботливо усыпанному розами, его так унесло в счастливые туманы мечты, что, пролетев на красный, он чуть не столкнулся с въезжающим на перекресток грузовиком, вывернул влево, на встречку, где лоб в лоб столкнулся бы со стареньким «Москвичом», если бы тот был новеньким и за рулем сидел бы хоть сколь-нибудь резвый водитель, а не сухощавый старик с собственными зубами и волосами, но в приличных очках.
Старик, а это был действительно Андрей Борисович, плавно вырулил на обочину, неспешно выбрался из машины и подошел к «Газели», из водительского окна которой выглядывал испуганный Серёга.
– Мечтаете? – так же строго, но без тени раздражения спросил библиотекарь.
Серёга, извиняючись, передернул плечами, на что Андрей Борисович заметил:
– Нельзя мечтать, – шуточно погрозил пальцем, и, улыбнувшись для смягчения, потопал обратно к своему «Москвичу».
Так Серёга решил отказаться от мечтаний.
В первые дни жилось ему трудно, тяжко и пресно. От безделицы он починил розетку в прихожей и сделал уроки с младшими, а когда и жена пришла со смены, согласился прогуляться с нею в магазин, стараясь, однако, слушать, о чем она с ним разговаривает, чтобы не соскользнуть неудержимо в мечты.
Через неделю просроченные домашние дела закончились, и Серёга пустился заполнять голову воспоминаниями, раз нельзя мечтать. Но нового ничего не вспоминалось, а заново «перевспоминать» не раз уже помянутое было до муторности скучно. От того впал он в состояние пустоты и странноватой узости окружающей жизни, будто он был помещён в лабиринт, состоящий из одинаковых коридоров или вовсе лежал в тесной могиле. А потому, увлекся Серёга чтением и кино.
