Слишком много обжёгся на женственном,
Хватит, а то можно сдохнуть совсем,
Красивое манит даже если отравлено,
Любовь, это жажда погибельного,
Но аромат её губ талых,
Всё тащит за собой вслепую тайну постигнуть,
Эндогенная наркомания, метаболическая,
Предтеча блаженных познаний,
Развёртывающихся спазматически,
Конвульсивное покаяние,
Непокорность игривая,
Взять за гриву и оседлать резвую, дикую,
Чтоб ветра рассекать,
Как рассекают потуги плоть бытия.
Белый карлик мал, но крайне весок,
Плотные амплитуды испускают чистый свет,
Дневная лампа во тьме и никто его не ведает,
Но все разобщаются гравитационным возмущением,
Подковы коней каретных искрят,
Пистоли секунданты проверяют,
Золотыми пулями не промахиваются,
Душа не окисляется, её в эндокринологических функциях нету,
Она противоположна камню, но также незыблема,
Поскольку витает в умах человеческих.
Звероящеры знают, что в историю невозможно войти, в неё можно только встрять,
Неоспорительно зарекомендованные методы, что называется,
Мало кто даёт себе отчёт в том, что случается,
Но все норовят отдавать, чтоб только больше прибирать всё криво лежащее,
Получается перманентная смута, или того хлеще, блуд непробудный.
Откуда в сей флуктуативной вьюге взяться чудесам?
Остаётся лета ждать, пока стекут снега к океанам и надуются паруса ветрами рьяными,
Космические лучи нас разгоняют, пока не сгорим к чертям,
Ну, а пустота везде несущая этот разгон в себе растворяет,
Даёт пространство для манёвров, доколе духу хватит.
Самоустранение по чьей-то воле,
Это уж погодите, слишком расторопно и прихотливо,
Все люди любители возомнивать,
Всем чудится вышина обителя,
Но никто бога не включает,
Капризы, капризы, панорама впечатлительная,
Сосок на всех не хватит,
А выстругали лишь одного буратино,
Всем по кровати, по одеялу, по милости,
И цикла жизненного ровно столько, чтоб спятить,
Чтоб голоса стенаний прощальных слышались на каждом закате.
Как же не хочется расставаться с этим днём, но уже ночь,
Солнце взойти должно, оно сейчас где-то на стороне той,
Мы временно изгнаны, повёрнуты лицом к вселенной,
Чтобы кто-то из нас понял, зачем, для чего и каков сей удел,
Покуда взором окинут хоровод вскруженный неведомостью,
Отчего же порука терзает укором, заставляет существо обретать форму,
Но жизнь непокорна и отдаётся только с кровью, терзая попутчиков порой,
Тикает, тикает инертная мера секунд,
Но времени нет, что на циферблате нарисовано,
Ожидание слишком томно для вольности реактивного градиента,
Стремится росток древесный к верху и он не знает ничего.
Благовидным виднее откуда хлещет дерьмо,
Ни пропасть, ни равнина не сгладит безудержный тон,
Величавым виднее, что есть результативность,
Не сочтите за низость швырять драгоценные камни в лицо,
Хлюпает и задыхается блаженствующая вдохновительница,
Её неудержимая воля, уровень личного каприза позорный,
Я нарисую как-нибудь на том самом заборе, которым ограждён,
То, что за ним должно быть, дабы было после,
Иначе попахивает падшей низостью, омерзительностью,
Когда в необъятном миге слащавая скупость предстаёт.
Короткая память хуже ругани матерной и брызг слюней в разговоре,
Она словно круглый мир рубит в клочья неровные,
А потом провозглашает, что он имеет квадратную форму,
Это отъявленное интриганство, поймать свою суть в чужом слоге,
О том даже не подозревая, по кую участь это сумасбродное убранство,
"Управляемый хаос ритма рваного", так нынче именуют сего.
