А тогда в «Нейроне» я не смогла придумать ничего лучше, чем каждые пять минут подносить какой-нибудь предмет к глазам ребенка, чтобы проверить, видит ли она. Я уверена, что уже тогда моя дочь все понимала и, скорее всего, думала, что мама сошла с ума, раз все время совала что-нибудь ей под нос. Мне действительно тогда казалось, что я сошла с ума. Но в «Нейроне» по сравнению с нейрохирургическим отделением №3, где мы вскоре оказались, был просто рай.
В нейрохирургии тогда совсем не было условий для приема детей, особенно новорожденных. В палатах по 5 человек, разных, и детей, и взрослых, все вместе, в одной палате. Плюс еще днем приходили на дневной стационар дети со своими мамами или взрослые. Так было постоянно.
Поскольку детских кроватей не было, нам с Анютой приходилось ютиться на одной, благо, что она была совсем маленькой, да одна она и замерзла бы, потому что по моим ощущениям, было очень холодно, а может быть, это просто был страх. Страх перед будущим.
Медсестры в нейрохирургии думали, что моя дочь только что родилась и ей от силы месяц от роду. А ей было целых пять месяцев, только вот выглядела она гораздо моложе своего возраста. Она и сейчас, в свои почти 18 лет, выглядит лет на 14 в лучшем случае, так что эта способность молодо выглядеть у нее сохранилась.
А весила Анюта в тот момент чуть более четырех килограммов. И очень много плакала, видимо, из-за сильных головных болей, потому что сразу после операции она стала плакать гораздо меньше, и ее взгляд стал ясным, а не мутным, как было до этого.
Кроме всего прочего, в нейрохирургии в то время шел ремонт, везде очень сильно пахло краской, было грязно, все время был шум и гам. Но мне было все равно. Даже на еду мне было наплевать, еще со времен 4-й городской больницы, где нас, кормящих мамочек, кормили почти одной тушеной капустой, которую, разумеется, никто из нас не ел, чтобы не навредить своему ребенку, который потом будет мучиться от газов после этой капусты. Мяса не было. Ни там, в той больнице, ни здесь, в нейрохирургии.
Сложные были времена, начало 2000 года. Не было даже необходимых медикаментов, ни шприцов, ни бинтов, не говоря уже о более дорогостоящих лекарствах, которые все мы покупали за свой счет.
Хорошо было только одно – в палаты пропускали родных, особенно после операции, кроме того, родственникам разрешалось ухаживать за послеоперационными больными, только вот условий для этого не было никаких. Хорошо, если какая-нибудь кровать из пяти в палате была свободной, тогда можно было лечь на нее. А чаще всего такой возможности не было, тогда родственники приносили стулья из коридора, ставили их по 3—4 в ряд рядом с кроватью больного и спали на стульях. Либо спали в коридоре, на креслах, но тогда можно и не услышать из палаты, вдруг больному что-нибудь понадобится? В общем, условий никаких.
Все это я описала для того, чтобы был более резкий контраст – с персоналом данной больницы. Столько хороших людей, врачей и медсестер под одной крышей бюджетного муниципального учреждения я, пожалуй, не встречала до этого.
Невропатолог Главатских Лариса Вячеславовна, к которой я обращалась потом не раз, и даже не два, и до сих пор отправляю к ней всех, кто ищет хорошего невропатолога, хотя она уже давным-давно работает в республиканской больнице, но связь с ней до сих пор осталась, она не потеряна.
