Не пойман – не тень - страница 19



– Иногда границы созданы для того, чтобы их пересекать, – сказал он, всё ещё не повышая голоса. Рядом никого не было – коридор был пуст в этом конце, лишь гул далёких голосов и шагов отражался от мраморных стен.

Воронин сделал последний шаг, подался вперёд, почти прижав её к стене. Его рука на мгновение коснулась её локтя, а затем – с неожиданной резкостью – скользнула вниз, явно переходя границу дозволенного. Он потянулся к её бёдрам, почти касаясь промежности. Она не дёрнулась, не отвела глаза, только взгляд стал резче, лицо – каменным. И в следующее мгновение его щёку обожгло.

Пощёчина была чёткой, звонкой, без истерики. Удар не был сильным, но эффект – безупречным. Он замер. И не от боли – от самого факта.

Алёна стояла перед ним с высоко поднятым подбородком, дышала ровно. Ни страха, ни стыда, ни смущения.

– Ещё одно движение – и вы пожалеете, – сказала она тихо, но жёстко. – У нас в университете до сих пор есть этика. Даже если некоторые забывают об этом.

Он почувствовал, как жар резко прилил к щекам, как в горле застряла неприятная горечь – не от боли, а от унижения, от внезапного осознания своей беспомощности перед человеком, которого он считал своей подчинённой. Воронин привык думать, что держит всех на безопасной дистанции, управляет каждым движением окружающих – и потому удар Алёны воспринимался не просто как физическое прикосновение, а как символическое разрушение выстроенного им порядка. Впервые за долгое время Сергей ощутил, как под ногами словно качнулась земля, как сработала тревожная сигнализация где-то глубоко внутри, предупреждая: то, что он считал незыблемым, начинает разрушаться.

Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Профессор остался стоять у стены, с прищуренными глазами, будто пытаясь осознать, что именно сейчас произошло. Рука осталась в воздухе, затем медленно опустилась.

Шаги приближались с другой стороны. Воронин повернул голову и увидел Антона Глебова, проходящего мимо. Тот, не остановившись, бросил на него короткий, прищуренный взгляд, в котором сквозили зависть и злорадное удовлетворение. Ни слова, ни кивка – только взгляд, в котором было всё.

Сергей Андреевич ответил ему холодной пустотой. Смотрел ровно, с лёгкой полуулыбкой, которая была не столько издёвкой, сколько напоминанием: "Ты здесь никто". И всё же этот мимолётный обмен был неприятен. Почва под кафедрой становилась зыбкой, и он это чувствовал.

Но уступать – не его способ. Он расправил плечи, взял себя в руки, как берут вожжи, и двинулся дальше по коридору. Не спеша, не оборачиваясь, с тем самым выражением лица, которое подсказывало: ничего не произошло. Хотя внутри что-то дрогнуло. Не боль, не обида. Скорее – укол того самого центра, который он тщательно охранял от любых вторжений.

Весь оставшийся день прошёл для него словно сквозь лёгкую дымку раздражения и досады, через которую профессор упрямо пробивался привычной дисциплиной и внешней холодностью. И когда вечером он сел в машину, чтобы отправиться к Диане, то сделал это не только ради удовольствия, но и чтобы вытеснить воспоминание о неприятном унижении, произошедшем в коридоре университета.

Квартира, куда он приехал в конце дня, была маленькой, но оформленной со вкусом: серые стены, светлый паркет, минимум мебели, мягкий свет из торшера в углу. Это пространство было вырвано из общей ткани его жизни – здесь не существовало ни кафедры, ни семьи, ни обязанностей. Только один мотив, одна роль, которую он играл без напряжения – роль желанного, уверенного, притягательного.