Ван-И сел, поднял брови: «Не тронут?»
– Они тебя, как сказать… не видят.
Моро сделал неопределенный жест рукой, за сигаретой протянулась нить дыма, раздвоилась, вновь слиплась в одну.
– Узнают только своих?
– Можно и так сказать.
Ван пожал плечами, обернулся к Куннэй, кивнул: «и ты садись». И она села – рядом с Ваном, подальше от Моро. Ван-И протянул к ней руку, положил поверх ее, но Куннэй подтянула ее к себе: «не надо».
Перед ними рябью отражался свет ламп на воде. На пруд приземлилась и тут же взлетела огромная, с локоть стрекоза – кругами разошлись волны от каждой из шести лап… Моро докурил сигарету до фильтра и затушил окурок о камень. Достал и с тихим щелчком поджег вторую.
– Знаешь, все здесь выращено из семян или яиц, собранных у края Разлома. Слышал, поди, что-то об этом?
Ван пожал плечами:
– Люди много чего говорят. И о Разломе тоже, но…
– Но не всему стоит верить, да? Это, конечно, верно. – Моро усмехнулся, стряхнул пепел. – Но иногда говорят и правду.
– Но это ведь запрещено. Нелегальные экспедиции местного населения… о них не врут, значит. Кстати, ты же сам из тех краев, а? Может, еще и сам достал?
Моро вздохнул и затушил сигарету все о тот же камень: в этот раз на половину целую.
– Не вполне из тех… И не сам. Но когда-нибудь, может, даже очень скоро обязательно там буду.
Ван-И повернул к нему голову: Моро смотрел вдаль. На пруд и куда дальше него, дальше берега, что за ним. Лицо его было сосредоточенно и тоскливо… Ван никогда не знал, о чем он думает – но, может, именно поэтому и ценил дружбу с ним.
Куннэй подтянула ноги к груди, обняла колени: от воды тянуло холодом. Вдруг в воздухе раздалась длинная, настойчивая вибрация, а за ней – четыре писклявые ноты хорошо знакомого ей рингтона. Ван вскочил, отряхнул брюки суетно и неловко и прошел вдоль берега, приложил телефон к уху: «Да, слушаю, Виктор Степанович…»
На берегу осталось двое: Куннэй и Моро. Она боялась смотреть на него, разговаривать с ним: на нее давила вина и обида. Но все-таки…
Моро был ужасно, до странного интересен ей.
– Днем тут посимпатичнее, а?
– Я… я думала, что я сплю. Если бы я знала, я бы никогда в жизни…
– А какая разница?
– Что?
Она рывком подняла от колен голову, повернула к нему: Моро смотрел на нее спокойно. Так же спокойно поднял с земли, плоский камень, бросил – тот отскочил от воды тремя блинами и на четвертом утонул.
– Как это «какая разница»? А как же… что ты за человек такой вообще! Как ты можешь быть таким спокойным, как ты можешь строить из себя друга Вану, такому хорошему человеку, когда…
– А ты все в кучу не вали. Во-первых, я и не человек. Ты, кажется, говорила, что «видишь», не? Соврала, получается. А во-вторых… ты хотела, я дал. Не надо усложнять простое, ладно? И ты смотри, что, думаешь, важнее: намерение или дело? Я вот думаю, что намерение. Всегда. Так что сон, не сон… никакой разницы. Да и нет смысла думать о том, на что нельзя повлиять, а? Только нервы мотаешь, прежде всего себе самой.
Куннэй покачала головой:
– Как у тебя все просто, ужасно просто. И не врала я!.. Вижу.
– И что, с самого начала видела? А сейчас? – Моро улыбнулся: зубы у него были крепкие, крупные. Совсем не такие, как у Вана.
Он положил руку на траву, и к его запястью потянулся, обвил стебель с флюоресцентно-синими разломами на коре.
– Красивый, а не… точно не ядовитый?
– Вообще без понятия. Так что?
