Петр пожал плечами и, чуть помедлив, ответил раздумчиво:
– Теперь понимаю, пожалуй. Помнится, мать моя тоже слов не выбирала, скандаля с ним. Тоже плешь ему точила: денег мало, денег мало. Потому, должно быть, и сбегал из дома, в область ездил на заработки. Там он сам себе хозяин. Да, сбегал… Вот как я в подвал этот… Я тогда, понятно, на стороне матери был, – продолжал Петр. – Во-первых, мать. Во-вторых, видел, как она колотится, чтобы нам с сестрами было что в зобик положить и чтобы не в драных штанах в школу бегали. Но я тогда был младше моего Санька теперешнего, – с досадой, и словно бы споря с самим собой, вспылил Петр, видимо, поймав себя на словах о таком же, как и у его сына, отношении к своему отцу. – Но пьяным в стельку дети меня никогда не видели… Я помню, когда женился, думал: все сделаю, чтобы было не так, как у отца с матерью. Пить до синевы, как родитель, не буду. Чтобы в доме у меня все без крика было, по-доброму, спокойно. Разумно чтоб все было. Помню, даже зарплату с женой распределяли: столько – на еду, столько – на кино, столько-то – на книжку сберегательную для покупки солидной в будущем. Татьяна соглашалась, поддерживала. И что? И пить не пью. И в доме неспокойно, хоть не приходи… Да и не тянет. Там, слава богу, дочь пока что ни в чем не упрекает. Мала еще…
Петр умолк, опять потянулся к лежащим на полке сигаретам. Было видно, что выговорился, остывает. Пока он прикуривал, затягивался, отклоняясь от лезущего в глаза дыма, я не спешил с напоминанием о своей просьбе, думая, что уж лишние четверть часа моего гостевания здесь недовольства у жены моей не вызовут, спишутся на традиционный мужской треп о какой-нибудь, с точки зрения женщин, ерунде. В тот час я, слава богу, так и не услышал от Петра путаных советов, что и как нужно сделать для исправления потекшего крана в ванной. Он поднялся с инструментами ко мне в квартиру сам, что-то уверенно подвертел, подкрутил, словом, починил. А своим приходом избавил меня от готового уже сорваться с губ жены моей раздраженного вопроса: чего я так долго торчал у Петра, когда посуда не мыта, чай не согрет, ребенок уроки не сделал, ну и т. д.
После сделанной работы мы присели с ним на кухне выпить кофе. Я ничего более существенного предложить не решился, иначе бы встретился с весьма выразительным взглядом своей благоверной, обещающим вечерний краткий, энергичный разговор тет-а-тет с учащенным сердцебиением. А зачем мне это перед интересной телепередачей? Да и Петру в его положении приходить домой с запахом, думалось мне, ни к чему. За этим предвечерним кофе с гренками сосед мой вновь заговорил о том, что уже сутки ему не давало покоя. Теперь он не возмущался, не махал руками, говорил спокойно, как будто боясь спугнуть вот-вот готовую открыться истину.
– Пока отец был жив, – тихо говорил сосед мой, высматривая что-то в чашке с кофе, – мать никогда не вмешивалась в наши с женой ссоры. Дело, мол, ваше, семейное… А после его смерти даже огорчаться стала из-за наших скандалов: «Ну что вы никак не поделите, – спрашивает, – чего все ругаетесь, злобитесь?.. Ведь не чужие же…»
Петр резко ставит на стол еще полную чашку. Видимо, затем, чтобы развести в недоумении обеими руками:
– Выходит, надо мужику загнуться, чтобы жена и дети поняли, что был он не чужим?.. – Но, разведя было руки, он левую прижал вдруг к груди, замолчал, будто прислушиваясь, что там внутри у него, потом, успокоенный, опять потянулся за сигаретой.
