– Меня не проведёшь, – толстая продавщица засмеялась торжествующим смехом, довольная своей прозорливостью. – Беги в больничку быстрей, в то можешь и не успеть. Не заметишь, как пузо на лоб полезет.
Раздавленная этой новостью, расстроенная до слёз, Алька просидела в углу палатки весь день. Что делать? Сама еле концы с концами сводит, конец девяностых для многих тяжёлое, голодное время. Только новые русские процветают, отхватив себе кусок Родины. Пропадёт она с ребёнком, на государственное пособие его не прокормишь. Лёшка поможет? Да где он, этот Лёшка, ищи ветра в поле?
Поплакав бессонной ночью, она встала на следующее утро с другим настроением. Дурочка, ей радоваться надо, что не одна теперь на белом свете будет. Появится малыш, любимый и любящий… Всё-таки это счастье, огромное, до небес.
А тут Клава опять с советами – сходи к родителям парня, который тебе дитё заделал, пусть помогают. Хотя больничка лучше, всё ж добавила снова.
К его родителям Алька сунулась где-то через пару месяцев, когда уже живот стал заметен. Еле набралась смелости, шла к Лёшкиной двери, как на казнь. Постояла немного у дверей, заставляя себя не трястись и протянуть руку к маленькой грязной кнопке. Ну же! Невыносимо хотелось развернуться и сбежать. Туда, где тебя любят, где обязательно помогут. Но нет на белом свете такого места…
Глубоко вздохнув, Алевтина быстро нажала на кнопку дверного звонка, отдёрнула руку.
– Ты чего, Аля? – приоткрыв дверь, Лёшкина мать, черноволосая женщина с крупными чертами лица, кутаясь в накинутый на плечи тёплый платок, удивленно взглянула на девушку.
– Полина Ивановна, тут такое дело… – никак у неё язык не поворачивался произнести простые слова «я беременна от вашего сына» и взглянуть гордо и требовательно.
– Да что стряслось-то? – женщина повысила голос.
– Я беременна… От вашего сына…
Всё-таки произнесла. Страшно. Алька и руку к лицу подняла, как будто защищаясь от удара.
– Ты чё несёшь, полоумная? – громко спросила Полина Ивановна, её ноздри раздулись от праведного гнева. Она распрямилась, сделала шаг вперёд и плотней запахнула платок на груди. – Ишь, чего удумала! Где Лёша, и где ты? Сама нагуляла, сама и разбирайся. Понятно?! – шагнув назад, Полина Ивановна потянула на себя дверь.– И пошла вон отсюда со своими сказками!
Захлопнувшая дверь заставила отшатнуться. Щёки горели, как будто отхлёстанные этой злой женщиной, её жесткими, несправедливыми, обидными словами. Запинаясь, Алька взбежала по лестнице. Быстрей, быстрей к себе, спрятаться, исчезнуть… Ещё один пролёт… Но слёзы уже текли по щекам, и она, как подстреленная птица, опустилась на ступеньки лестницы, горько плача о своей дурацкой, незадавшейся жизни.
Слёзы ещё лились и дома, на кухне, где она сидела, согнувшись дугой, на старенькой табуретке. Но всё когда-то заканчивается. Алевтина направилась в ванную, умылась и взглянула на себя в зеркало. Она не будет больше плакать. Пора становится сильной, у неё впереди очень много важных дел.
Увы, сильной стать не получилось. Через три дня, разгружая новый товар, она почувствовала, что-то с ней не то. «Так выкидыш у тебя намечается, радуйся, дура», – сказала ей та же Клава, увидев влажные полоски на Алькиных колготках. Вечером в больнице, куда её отвезла скорая, так и случилось. Врач говорил что-то про необходимость лечения, про отрицательный резус-фактор, от горя Алевтина ничего не могла понять. За что? Чёрная полоса, черней некуда в её жизни…
