– Какое шикарное место, – шепчет Оливия. – Часто сюда ходишь?
Я киваю:
– У них бесподобные десерты.
– У них всё бесподобно, – она оглядывается по сторонам. В последний раз она была в ресторане в наше последнее совместное лето. Я мысленно возвращаюсь назад, пытаясь вспомнить: ничего круче «Макдоналдса» или, в крайнем случае, «Пиццы Экспресс». Приятно, что теперь мне удалось отвести сестру в чудесное место, где она никогда не бывала.
Оливия заказывает мартини с маракуйей. Поскольку я за рулем, то предпочитаю воду из тяжелого стеклянного графина. Пока сестра потягивает коктейль, я задумываюсь: может, она впервые пробует алкоголь? Наблюдаю за ней, но она пьет коктейль непринужденно, словно сок.
Приносят общее блюдо: твердый сыр, мясное ассорти, свежий хлеб. Я впиваюсь в самый дорогой хлебный мякиш из всех, которые я когда-нибудь покупала, и тут меня осеняет: это похоже на наш с Оливией пикник на лугу накануне ее похищения. Я столько лет была уверена, что больше ее не увижу. Что она никогда не вернется. И благодарна судьбе за то, что ошиблась. Это первый день за десять с лишним лет, когда меня не захлестывают бурные волны одиночества. Сидя напротив сестры, я чувствую счастье – такое отчетливое, отполированное до блеска.
– Просто не верится, как ты повзрослела, – продолжает Оливия, намазывая на хлеб оливковое масло. – Мама сказала, ты учительница.
Я киваю:
– В начальной школе.
– И как тебе?
Я избегаю ее пристального заинтересованного взгляда, намазывая масло на хлебный мякиш и аккуратно водружая сверху сыр бри.
– Да особо нечего рассказывать, – беспечно говорю я. – Знаешь поговорку: «Кто ничего не умеет делать, тот учит»?
Сестра кладет хлеб на стол:
– Преподавание не приносит тебе радости.
Это утверждение, а не вопрос, но я всё равно отвечаю:
– Нет, это…
Нет, это не так. Во время учебного года каждое воскресенье – что-то вроде чистилища, страх снедает меня изнутри. И сладкое, неистовое облегчение в последний день каждого семестра, когда я знаю: если не считать нескольких часов подготовительной работы, у меня несколько недель передышки.
– Врешь, – заявляет Оливия. Вот так – просто и смело.
Она права. Не знаю, зачем я соврала ей. Наверное, с годами привыкла говорить или делать то, что, по моему мнению, понравится другим. Особенно родителям. Я годами переступала через себя, чтобы угождать им, соответствовать их желаниям, их планам, их представлениям о том, кем я должна быть. Но Оливия не мама. И не папа. Она моя сестра. И я не хочу ее обманывать.
– Преподавание – это не то, чем я хотела заниматься.
– Тогда почему занимаешься?
– Ради мамы. Они с бабушкой были учительницами, помнишь?
– Но мама больше не учительница.
– Да, но только потому, что ей стало трудно находиться среди стольких твоих ровесниц, когда тебя похитили, – я пожимаю плечами. – В любом случае она всё равно бы очень расстроилась, если бы никто из нас не пошел по ее стопам.
– И когда меня не стало, осталась только ты, – извинительно произносит Оливия, и я чувствую укол вины. Не мне жаловаться. У Оливии украли всю ее жизнь. Отняли возможность выбирать. Из нас двоих мне повезло больше.
– И как бы ты хотела изменить жизнь?
Я делаю глоток воды и качаю головой:
– Да неважно.
– Я хочу знать, иначе бы не спрашивала. Всё хорошо, правда? Теперь я вернулась, – она накрывает мою руку ладонями. – Я хочу узнать тебя, Кейт. Хочу узнать свою сестру.
