Операция длилась второй час. Соня лежала в сознании, придя в себя ещё в машине. Ей сделали спинальную анестезию. Голова болела, но мозг работал, и она слышала разговор доктора с ассистентом. «Ты можешь себе представить, что стало бы с ногой, не будь на ней этих джинсовых длинных шорт? Ты сами шорты видел? – спрашивал доктор, не прекращая работы. – Их словно ножом разрезали, а там ткань очень плотная. На голове рассечение и ушиб, но сотрясение она себе заработала. Я прихожу в ужас, когда думаю о том, что штука, повредившая ногу, так, здесь будь предельно аккуратным, могла коснуться, скажем, шеи».
– Я бы лежала не здесь, а в морге, – тихо сказала Соня. – Может быть, так было лучше для всех?
– А ты о родителях подумала?
– Они умерли три года назад, Я живу с бабушкой.
– Извини. Кто же тебя, девочка, так обидел?
– Я сама прыгнула в воду и напоролась на что-то.
– А колени сбила до крови, когда летела? Падала ты, подруга, и не раз, когда убегала, и в воду попала по этой же причине, но не сама. Майка порвана, на предплечьях синяки от рук. Тебя держали с силой. В милицию мы уже позвонили, а дальше решать тебе.
– Николай Андреевич, давление падает. У неё первая отрицательная у нас такой нет.
– Пусть ищут. Там, в коридоре, тьма сочувствующего народу. Делай что хочешь, но дай мне десять минут, чтобы закончить. – Соня, открой глаза. Я должен знать, что ты в сознании. Все страшилки, это не для тебя, а для интерна. Пусть привыкает, ему ещё многое предстоит увидеть. Хочешь, я тебе песню спою? – он говорил, бросая короткие фразы помощникам. Соня проваливалась в пустоту и возвращалась назад, слыша тихий приятный мужской голос, который пел что-то печально-лирическое. Потом увидела, что рядом на каталке лежит доктор и «отдаёт» ей свою кровь.
В коридоре томилась в ожидании бабушка, которая приехала с Наташей.
Соню поместили на сутки в палату интенсивной терапии, и разрешили бабушке пройти на две минуты.
– Не плач, бабуля. Я поправлюсь, обещаю. Приходи завтра, – сказала она и отключилась.
– Что с ней, доктор?
– Большая кровопотеря, низкое давление. Она очень слаба, но всё прошло в норме. Не волнуйтесь. Езжайте домой, а утром привезите ей чего-нибудь домашнего, – говорил интерн Надежде Степановне. – Возможно, Николай Андреевич переведёт Соню в общую палату уже завтра. Принесите ей сорочку, халат, расчёску и прочие вещи. Она пробудет здесь не меньше десяти дней.
– Это я виновата во всём. Она не хотела ехать, а я настаивала. Ты сама, где была, когда это случилось? – спрашивала бабушка Наташу.
– В лесу с Гришей, – хмуро ответила она.
Тем временем Николай Андреевич пил сладкий чай в ординаторской и объяснял милиции, что Ларина в палате интенсивной терапии после операции и давать показания, а тем более писать заявление она не может.
– Посмотрим, что будет завтра, переведём в палату, и можете приходить строем от постовых до генералов.
– Николай Андреевич, к вам мужчина по поводу Лариной. Хочет помочь. Примите?
– Дай мне пять минут, я ещё чай не допил, – сказал он медсестре, догадываясь, кому и зачем он понадобился. Он работал не первый десяток лет, встречался с людьми «особой касты» и хорошо знал, как его диагноз влияет на их поведение. Скажи он правду, о девочке забудут сразу, как только покинут его кабинет. Да, на сегодняшний день состояние средней тяжести. А что будет завтра? Может наступить воспаление, присоединиться инфекция. А психика? Сотрясение тоже не шутка. «За всё нужно платить, а за подлость вдвойне», – подумал он, приглашая визитёра пройти. – Я вас внимательно слушаю.
