Хреново с такими мыслями в голове порог переступать.
Из тамбура ввалившись в коридор (этакий т-образный коридор; ножка у «т» была сильно короче верхней полки), Олег готовился натолкнуться на гул голосов, на стену звуков («Витийствуют собратья-писатели!»), – а попал будто на тихий час. Такой в коридоре сгустился покой, силентиум… Просто разом захотелось веки смежить. И прислониться – хотя бы к стене, голой, покрытой только бежевой, матово отливавшей краской, – покрытой ею, должно быть, ещё в незапамятные времена, времена отрочества и юности Иванова.
Но тут его прошибло жаром. Как если бы тепловая бомба взорвалась внутри. Олег принялся судорожно раздирать кнопки на куртке, а они как нарочно поддавались не сразу. Молнию раздёрнул до низу, полы широко, как на обыске, распахнул. Метнулся по коридору и сиганул в туалет. Дверь оказалась не заперта, повезло. Перегородка разделяла тесную комнатку-пенал на две половинки. Неперегоревшая лампочка рдела только во второй, отведённой под унитаз – детский, низкорослый и малолитражный. В полумраке же ближнего отсека аккурат напротив двери расплывалось молочно-серое пятно – раковина умывальника, тоже устройства предельно простого, чисто функционального, без затей.
Говорят, млекопитающие, и самая мелочь, и здоровеннейшие монстры, за одно и то же время освобождают свой пузырь – за двадцать одну секунду. Плюс-минус. И ещё бают, почти нобелевку кому-то за открытие отвалили. Олег Николаевич был не просто млекопитающим, он был человек. Правда, уже не молодой, с одряхлевшим организмом. Ему понадобилось времени раза в два поболе. Но после неизбежной заминки, меньше чем в минуту, он уже снова по коридору летел – вперёд. К залу, где традиционно тусовалось ЛитО.
За мутноватым стеклом двери горел яркий свет; невнятный разноголосый шум – наконец-то! и в самом деле! – прорывался сквозь неё; один высокий, но мужской голосок настойчиво вплетался в пространство. Так было похоже на школьный урок, в полном разгаре – без одного ученика, безнадёжно проспавшего начало… Но Олег Николаевич не терял больше ни секунды. Правда, загодя поморщился, протягивая руку к ручке двери.
Мир, может быть, в самом деле ужался и потускнел за сорок лет, а интерьер библиотеки, когда-то модерновый как не истрёпанный ещё томик Воннегута (красный, за номером двенадцать), и впрямь поблек, обернулся скучной цепочкой разнокалиберных клетушек, но и само время кое в чём проявило полнейшее бессилие. Ему оказалось не по зубам остановить горячий пульс ЛитО. Жизнь ЛитО не пресеклась, оно неуёмно творило, вершило малые и великие дела, на худой конец – хотя бы витийствовало…
Да и не клетушка то вовсе была, за дверью, куда шагнул сейчас Иванов. Как уже было сказано, зал, настоящий зал, пусть и не громадный, умеренных размеров; тесным совсем не казался – благодаря тому, что одна его половина оставалась свободной, почти пустой. Много ли места на ней занимали расставленные вдоль стены пианино да десяток стульев? А на другой половине ближе к окнам выстроились буквой «т» столы. Буквой правильных пропорций, не в пример той, какою раскорячился коридор. По сторонам её длинной «ножки» расположилось всё сегодняшнее собрание. Кроме председателя объединения, впрочем. Георгий Петрович Дубков выбрал себе местечко во главе общего длинного стола, в дальнем от входа в зал конце. Был он не богатырь, скорее коротышка, а по виду – всё равно внушительный. Хотя вообще-то в первую секунду Олег не столько его увидел, как услышал. Это Георгию Петровичу принадлежал настойчивый высокий голосок, перекрывавший общий шум зала. А ступив ещё вперёд, Иванов разглядел и его топорщившуюся во все стороны седую копну волос, а затем и бледноватое, почти белое лицо.
