Беккер Оскар Генрихович (бывший узник трудовой армии на территории Германии)
Я родился в июле 1938 года в Одесской области. К началу войны мне еще не было и трех лет. И почти сразу же мы оказались на оккупированной территории. А потом нас погнали. В нашей группе было 17 человек, среди них я с мамой. Хлебнули мы всего: и с телеги скидывали, и с теплушек выталкивали, и с машины сбрасывали, и все на землю. Терпели, чтобы не погибнуть. Страшно было, когда самолеты бомбили. Старшие говорили, что за сутки тысячу вылетов было. Лежали, не шевелились. У нас был руководитель – полковник медицинской службы. Он нам постоянно твердил, чтобы мы были осторожными, под ноги смотрели, мин-то натыкано видимо-невидимо было. У нас на глазах медсестра на одной из них подорвалась.
После очередной бомбежки, а мы прятались в полуразрушенном доме из трех комнат, я был весь изранен стеклом, ползали от одной стены к другой, чтобы не погибнуть от осколков разорвавшейся бомбы. А я еще всю ночь не спал, будил взрослых, если слышал гул самолетов, и мы переползали с места на место. В последний раз мы только успели перебежать и… взрыв! Не переползли бы, не выжили бы, погибли бы все. А самое интересное было: часы на одной стене висели, кончился этот кошмар: дым, взрывы, осколки, огонь, а эти часы висят себе на стене и тикают! Выползли мы из этих комнат, когда чуть-чуть все затихло, а я весь в крови, все руки и ноги стеклом иссечены. Перемотала меня медсестра, а у меня даже сил плакать не было, глаза слипались от бессонной ночи, и отползла в сторону. Взрыв, и все…
Погнали нас дальше, это было в Бухаресте. На вокзале мы груду тел увидели, вперемешку детей и взрослых, кто это был, можно было узнать только по низу или верху тела в клочья были разорваны. В тот день Пасха была, и люди ехали на праздник: дети с куличами, с подарками, взрослые тоже одеты празднично. И в одно мгновение все это превратилось в кровавое месиво. Кровь ручьем текла, как у нас, когда снег тает, вода по Московской течет, так у нас там то же самое было, только ручей кровавый был. Мать глаза мне рукой прикрыла, чтобы я этого ужаса не видел. В этот день мне 5 лет исполнилось.
Погнали нас в лесок, чтобы хоть немного укрыться да дух перевести, отсиделись и дальше.
В чистом поле мы лежали, не двигались, любое шевеление – смерть. Самолеты летали низко, лицо летчика можно было разглядеть. Мама глаза мне прикроет и шепчет, чтобы я не шевелился, вот так и лежали, пока они не улетали. А потом дальше и дальше по кругу.
В 1945 году нас освободили и сразу же в теплушку, и в Молотовскую область, Соликамский район, г. Бобруйск, сейчас это Пермская область.
В 1951 году я приехал в Юргу и уже 50 лет живу здесь. Тридцать семь лет работал в тресте, строил дома, там же встретил свою жену, вот уже полвека вместе.
Все вышесказанное показывает, что мирное население, как и попавшие в плен военнослужащие, оказалось в неимоверно тяжелом положении. В условиях объявленной «тотальной войны» и в соответствии со своими взглядами и понятиями нацисты осуществляли жестокую политику террора против всех, независимо от их национальности.
P. S.
К сожалению, собственноручные рукописи воспоминаний этих людей, прошедших ужасы фашистских застенков и советских фильтрационных зон, были уничтожены. При увольнении меня с работы в должности педагога дополнительного образования, руководителя школьного музея по сокращению штатов музейные экспонаты, по приказу директора школы, были вынесены из комнаты, где раньше размещался школьный музей. Комната та была бывшим холодильником для школьной столовой, ничего не скажешь – «достойное место» для хранения музейных экспонатов. Да и для новой комнаты музея подобрали тоже ну очень «достойное место» – комнату в школьном подвале.
