– Да, – сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, – ты держался отлично, но…
– Но что?
– Ну те вещи, которые ты говорил – про стерилизацию людей. Я…
– Да?
– Прости, Понтер, но я не могу этого принять.
Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.
– Почему?
– Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.
Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.
– Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, – сказал он наконец, – но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека – как вы это называете? – забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.
– Естественный отбор, – сказала Мэри. – Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.
– Именно, – сказал Понтер. – А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.
Мэри пристально посмотрела на Понтера:
– Четыре изначальные формы жизни?
Понтер моргнул.
– Ну да.
– Какие именно? – спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо – неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?
– Первые растения, животные, грибы и – я не знаю, как по-вашему – группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.
– Протисты или протоктисты – смотря кого спрашивать.
– Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.
– Вы нашли доказательства этого? – спросила Мэри. – Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.
– Но эти четыре типа жизни настолько различны… – сказал Понтер, но потом пожал плечами: – Впрочем, это ты – генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас – не знаю, кто именно, – похоже, узнает от другого много нового.
Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…
Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.
– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.
– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.
Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.
– Я могла бы в это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, но и их ближайших родственников.
– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.
Мэри покачала головой:
– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.
