Однажды Эдик предложил поохотиться на птиц из одноствольного ружья небольшого калибра, на которое он наткнулся у себя в сарае. Половину дня мы заряжали гильзы и готовились к охоте. Когда десятка три патронов было приготовлено, мы отправились испытывать его в лесополосу. Охоты как таковой не получилось, т. к. первые выстрелы, может и успешные, распугали птиц, и все труднее было подобраться к ним поближе. Затем мишенью были выбраны окна длинного колхозного гаража. Без какого-либо умысла, без мысли, что кто-то может пострадать, были расстреляны почти все патроны и разбиты почти все окна. Из птиц последней жертвой стал желторотый воробей еще птенец, который, сидя на рогатине кустистого дерева, выдавал себя чириканьем. Было видно всего полтуловища с короткими перьями хвоста. Прогремел выстрел. Выстрел почти в упор и только полтушки, цепляясь за ветви, упало на землю. Чувство омерзения охватило за все, что сделано было за час «охоты».
– Немного погромили, – сказал Эдик, глядя на длинный ряд разбитых окон.
– Нагорит же нам от родителей – продолжил я.
– Чего ты боишься? Ты что, не обратил внимания, что все оглохли и ослепли у себя дома, и никто не высунулся из своих домов?
– Может, они просто не захотели связываться с вооружёнными идиотами. Не успеешь прийти домой, а там тебя ждет кожаный сюрприз.
– А как же проверить себя на жесткость?
– Да, – протянул я, вспоминая воробья, – это больше смахивает на жестокость, чем на жесткость. Всю жизнь будет стоять перед глазами этот последний воробей.
Мы договорились помалкивать о своих похождениях. Что касалось меня, то, действительно, я уяснил, что могу быть жестоким, но именно жестокость стала вызывать во мне отвращение. Мне было стыдно перед самим собой. Не мог понять, как можно было потерять над собой контроль?
Действительно. Никто из взрослых не прореагировал на более чем часовую стрельбу неподалеку от домов, где они жили. Нам все сошло безнаказанно. Никому до нас не было дела. Хотя… кончилось все тем, что затвор ружья оказался, со слов Эдика, в дворовом туалете.
– Мать выбросила затвор, – сказал Эдик.
– А откуда она узнала?
– Я рассказал.
– Зачем? Мы же договорились не вспоминать об охоте.
– Мы немного переусердствовали. Я решил рассказать обо всем, чтобы родители могли быть готовы к неприятностям.
Мне пришлось напомнить, что подобное он выделывал не раз. Я оставался в дураках из-за того, что ему было все равно, в каком положении оказывался я, когда по договоренности молчал, а он, заботясь о себе, все выбалтывал. Ничего не говоря о решении, было намечено поубавить с ним общение. К тому же он начал пропускать репетиции и, в конце концов, бросил оркестр.
Пролетело три года с этого момента. Каждый день был похож на предыдущий. Из одной школы я спешил в другую. По вечерам частенько приходилось ещё спешить в оркестр. Было удивительно, но девятый класс я умудрился закончить довольно хорошо. Впереди оставалось два года школы.
Классы были реорганизованы по производственному признаку. В нашем классе оказалось двадцать три паренька, которых будут учить профессии шофера, в другом, ребята – будущие строители, в третьем и четвертом учились только девчонки.
Два дня в неделю мы изучали устройство автомобиля, работали в слесарных мастерских, учились управлять автомобилем. Это было для нас больше приятным развлечением, чем нудным занятием общеобразовательными предметами.
