Женщина сделала шаг назад и едва заметно взмахнула руками.
«Словно взлететь пытается», – подумал Виль.
Она устремила спокойный взгляд на падающий ручей, не говоря ни слова. Виль сделал то же самое.
«Ручей пробивается через наносы песка, иногда он уносит с собой палые прошлогодние листья. Но при этом чист, как слеза. Течь по грязи и не испачкаться. Как такое возможно?»
Его взгляд скользнул выше, туда, где ручей начинал свое течение. Казалось, родник бьет где-то под облаками, спускается со скалы и только у самой земли разбивается на отдельные капли.
Когда Виль насмотрелся и повернул голову, женщины уже не было. Словно она растворилась. Но мальчик чувствовал, что они еще встретятся.
Высоко в небе стояло солнце, немилосердно пекло. Время близилось к полудню. Очертания скал и деревьев в слепящем дневном свете стали невыносимо яркими, а тени – короткими. И Виль, растерянно глядя по сторонам, вдруг почувствовал, что что-то ушло. Безвозвратно ушло. Душа мальчика корчилась; казалось, что часть ее умерла навсегда.
«Почему, – простонал он, – больше не отзываются лесные озера? Почему молчат камни? И где духи леса?»
Виль распахнул глаза и оглядел все вокруг. Нигде не было ни единого духа.
«Меня покинули Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих? И я теперь один, без них, буду?» – Мальчик сглотнул, подавив крик.
«Ты сегодня утратил способности колдуна, Виль. Ничего страшного. Взамен этого ты стал кем-то иным. А Отец Света-на-небе и Мать Всех Живущих никуда не делись. Они всегда будут рядом с тобой, потому что ты в них по-прежнему веришь, – мысленно откликнулась небесная гостья. Мальчика словно родниковой водой обдало. – Надо верить…» – звучала ее мысль, затихая.
Виль распрямил плечи, сощурился и огляделся вокруг. Скалы давно накалились под солнцем. Мальчик протиснулся между камнями и зашагал по тропинке. До деревни рукой подать, надо успеть домой к полудню. Надо сегодня же вылечить папу от пьянства, Халя – от глупости и до заката успеть починить валяющуюся с начала лета в сарае сломанную маслобойку.
* * *
Над островом Лаок, входившим в состав Калайского архипелага, повисло безветрие. Гнетущее, тяжкое. Ни одна травинка не шевелилась, ни один лист не трепетал. В небе медленно проплывали тяжелые свинцовые тучи. Казалось, воздух похож на вязкий, дурно пахнущий клей. Грызуны, живущие на острове, еще с утра забились в глубокие норы, почувствовав приближение бури. Капитаны парусных кораблей сменили курс, едва взглянув на барометры. Всякий знал, что окрестности Лаока – нехорошее место. Как, впрочем, и любой из островков, лежащих к востоку от основной группы островов Калайского архипелага. Перед сезоном дождей там часто случались шторма, погода бывала непредсказуемой. Не стоит парусникам заплывать в эти воды. А пароходам – и подавно. Моряки знали, что остров Лаок отведен Службой Контроля Евгеники под резервацию. На нем жили ущербные люди.
Лаокская резервация существовала уже два с половиной века. У изгоев сложились свой быт, свой уклад. Все добрые граждане мира Меон знали – отверженные живут так, как умеют. А нормальным в этих местах делать нечего. Здесь только голые скалы да рифы. Поэтому под резервацию и выделили Лаок, а заодно и другие острова этой группы. Все они были маленькими, скалистыми, не приспособленными для жизни. Пришвартоваться нельзя – дно на десятки метров вокруг изрезано рифами. Поэтому Служба Контроля платила двойную цену капитанам, соглашавшимся доставлять на остров необходимые грузы – продовольствие, строительные материалы, а иногда и воров, приговоренных к изгнанию. Вор, как поговаривали моряки, не убийца и не свихнувшийся «пси». Он – человек вполне мирный, сопротивляться, как правило, не умеет. Так что ему только и остается, что красть у уродов чугунные гвозди и стройматериалы. А воровать продовольствие – себе дороже. Лучше и не пытаться. Провиант передавали старостам, местному самоуправлению, а те были людьми очень жесткими.
