В моей памяти остался один такой вечер. Это происходило как раз после моего дня рождения, мне недавно исполнилось тринадцать. Мама только закончила печь пирог и отправилась на балкон развешивать белье, а мы с папой остались на кухне заваривать чай. На подоконнике тихо работал радиоприемник, в доме пахло ванилью.
– Маргарита, принеси красивые чашки, – услышала я голос с балкона.
– Хорошо.
У нас в зале, в стеклянном шкафу, хранились красивые бокалы и расписные чашки из тончайшего фарфора – для особых случаев. Особый случай наступал тогда, когда приходили гости или когда мама что-то пекла, а сегодня был именно такой день. Приближаясь к шкафу, я обратила внимание, что половина праздничной посуды уже перебита, что не удивительно: во время скандалов все шло в ход. У одной дверцы отсутствовала ручка, папа однажды сорвал ее.
Я вернулась на кухню и сделала радио погромче, пела Алла Пугачева:
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой…
«Дура ты, Пугачева!» – подумала я. – «Кому ты там нужна? Старая, страшная и лохматая». Почему-то мне, тринадцатилетнему ребенку, казалось, что эта песня про унижения бедной женщины. Кто захочет – и так сам позовет, просить не нужно. Но мелодия запала в душу:
Что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.
– Когда я был маленьким, мне было года четыре, может, пять, я ходил в детский сад. И там мне нравилась одна девочка, ее звали Ася, – рассказывал папа, расставляя фарфоровую посуду.
Я уставилась на него с интересом.
– И я долго думал: как ей понравиться? И тут пришла идея, у нас на площадке была такая высокая шведская стенка. Я решил, заберусь наверх и прыгну, а она увидит и в меня влюбится.
– Классно придумано, и это в четыре года, да?
– Ну, да. Я ходил, тренировался, пока меня никто не видит, забирался туда, на шведскую стенку, и сверху прыгал. Вот, раз прыгнул, два. Получалось прям круто, и на следующий день я ее позвал: «Ася, смотри, как я могу!» И тогда я забрался на самый верх, – многозначительно сказал папа, приподняв брови, – а этот уровень я не проверял. И, конечно же, прыгнул, и сломал себе ногу.
В этот момент с комнату вошла мама. Она остановилась в дверях, слушая с интересом.
– Ну а как же Ася? Она осталась под впечатлением? Ма, тебе чай наливать?
– Наливай, – ответила мама. – А что за история? Я не слышала.
Папа продолжил:
– Да, мы с ней потом хорошо дружили. Когда я вернулся из больницы, то она мне носила игрушки – давала свои поиграть, причем такие, самые дорогие, я помню.
– То есть, получается, твой трюк сработал? – спросила я.
– Да. А еще помню, как приехала «скорая» в детский сад, меня положили на носилки, и мое тело передавали в окно.
– Это как это? – удивилась я.
– Ну, через коридор было долго идти, открыли окно, и в него носилки и передали. А потом в больнице был дядя врач, которого звали так же, как меня. Он мне поставил на ноге крестик.
– Зачем?
– Чтобы посветить в правильное место, когда будут делать рентген. Потом наложили гипс.
Мы втроем уселись за стол, я разрезала пирог, мама налила чай. Она любила чай с лимоном, папа – с молоком, а я – черный.
– Мама, пирог очень вкусный!
– На здоровье!
– Пап, расскажи что-то еще из детства, – попросила я.
И тут папа вспомнил еще одну историю.
– Еще помню, как я не выговаривал букву «р», и у нас во дворе жила соседка, взрослая девушка, ее звали Кристина. И она мне очень нравилась. Я ее все время назвал «Конина», а она обижалась на меня: «Какая я тебе Конина, я Кристина!»
