Скос крыш скрывал от Токэ часть происходящего. Но он видел, как, вернувшись к разрываемой жаждой воздуха колонне, главный всадник демонстрировал поперёк переднего ряда безупречную выездку. Затем встал. Паясничая и дразнясь, закрыл ладонью рот и нос. Чуть выждал. Резко сбросил руку вниз, запрокинул голову вверх и, широко растянув свободный рот, что-то неслышно прокричал.
Это был приказ!
Срывая ладони с онемевших ртов, люди зубами вцеплялись в спасительный, долгожданный вдох. Носами пробивались к воздуху сквозь вонь пота загнанных тел, мочи и выделений, в которых они так долго бежали. Или жили.
И один вдох бывает растяжим как жизнь. В его начале всегда кажется, что впереди ещё есть время…
Токэ ощутил, как табачный дым, раскаляясь, рвётся из него раскалённым выдохом.
Когда он, подавленный, вновь решился посмотреть вниз, улица была пуста.
* * *
От паркетного пазла коричневого, чуть скользкого пола в кабинете врача-психиатра с большим опытом Льва Михайловича Минахи свежо пахло жирной натирочной мастикой. С подоконника в кабинет, не смущаясь, зелёным цветом пышной листвы деревьев заваливалась летняя беспечность.
«Что ж, друзья, действительно, редкий случай!» Втайне мечтающие о международном признании вне социалистических стран, молодые врачи, участники консилиума и коллеги Льва Михайловича, в три белых халата, без шапочек, уважительно застыли в линию.
С трудом трезвый Токэ чувствовал себя неуютно. От него исходил резкий двухкомпонентный запах новизны. В нём угадывались клей и кожа «представительских» туфель, надетых в первый раз. До того, как они натрут мозоль. Он сидел в депрессивные пол-оборота вправо на ореховом венском стуле с инвентарным номером 196, судорожно вцепившись снизу руками в обод.
Бана, как и полагается просительнице, держалась ближе к усталой двери с металлической шатающейся ручкой и огромной, «не по ключу», замочной скважиной. Два дня она потратила на поиски «среди знакомых» – спекулянтка Зиппо, портной Ашик, сержант милиции Ёзик и контролёр ТЮЗа Циала Вениаминовна – кого-нибудь, кто смог бы устроить для Токэ приём именно у Льва Михайловича, практикующего в крупной больнице, напротив стелы, прозванной в лечащемся народе памятником кебабу.
Нашла!
Запойного брата от видений, пока они не стали навязчивыми, надо было спасать.
Лев Михайлович без особого пыла докладывал, что, вопреки учению К. Юнга, «классификация объясняет индивидуальную душу», которую одолевают панические видения апокалиптических картин бренности земного существования. И не обязательно по причине алкогольного галлюциноза. Эти видения в их современной форме возникли и развились после Первой мировой войны в странах Запада. Они характерны для капиталистической формации, которая исключает уверенность человека в завтрашнем дне, насаждает подчинённость судьбе, а также технически и медикаментозно эксплуатирует «первобытный мир бессознательного».
«Но чтобы у нас, в Советской республике?» – как-то без убеждения недоумевал Лев Михайлович.
«Вот и „чёрный день“», – обрывки мыслей Баны полоскались как вывешенное ею белье в ветреную погоду. Встревоженная дверь, меж тем, вслушивалась в чёткий марш неизвестных шагов, приближающихся из дали больничного коридора.
