– Не беспокойся, майне фройнде! Твой перегрузили в Эйд-кунене на другую платформу, и он уже в Санкт-Петербурге, а два других на пути в Нижний Новгород. В Варшаве, правда, был курьёз. Ваши таможенники требовали заплатить пошлину за ввозимую медь. Посчитали, что в двигателе слишком много медных деталей. Но вмешалось германское посольство. А мои друзья в немецком консулате в Москве вчера вечером любезно встретили платформу с аппаратами и подцепили к почтовому Казанскому поезду.
– Ты оказал нам всем огромную услугу, Клаус!
– Рад был помочь. Небо одно на всех, господа! Одно на всех.
Сложно сказать, чего Александр Васильев ждал с большим нетерпением – самостоятельного полёта над Волгой или встречи с любимой Лидой. С Силезского вокзала в Берлине, где он прощался с Кузминским, была отправлена телеграмма в Темников Кильдишевым: «передайте лиде буду нижнем тридцатого ночью пусть приезжает встречать номер гостинице для нас заказан».
Первого августа Васильев проснулся в номере гостиницы «Петербургъ» после полудня. Лида ещё спала. Её расплетённые каштановые волосы разметались на подушке. Васильев залюбовался женой. За окном слышны были трамвайные звонки, дробот колёс извозчичьих телег по брусчатке, направляющихся по Плашкоутному мосту на другой берег Оки, свистки лодочников, крики газетчиков. Он приехал накануне ночью. Лида встречала мужа на вокзале. Увидев его через окно вагона, она чуть не задохнулась от волнения. И вот уже её Александр раскрывает объятия, и она прижимается к нему, вдыхает запах табака и французского одеколона.
Как ни уговаривал жену Васильев, Лида наотрез отказалась ехать в гостиницу одна. Два с половиной часа, пока муж со своим грузинским другом ползали по огромным аэропланам, замершим на краю ипподрома уже с заранее установленными местными механиками крыльями, она стояла поодаль, не решаясь подойти ближе двадцати шагов, словно опасаясь диковинных рукотворных птиц. Васильев и Кебурия проверили все растяжки, убедились в надёжном креплении лонжеронов, завели оба двигателя и даже прокатились несколько метров по полю, не поднимаясь в воздух.
– Ну, всё нормально, Александр Алексеевич! Значит, как договаривались. Завтра, – тут Кебурия протёр руки платком от машинного масла и достал из жилетного кармана часы, – То есть, конечно, уже сегодня, пробный полёт. В полдень лечу я и какой-то француз на таком же «Bleriot XI». А ты уже после обеда. Так что отдохни, к началу не торопись. Публика, если и появится, не раньше трёх. Авиационная неделя официально стартует только первого сентября.
– Приеду утром.
– Саша, – Виссарион снизил голос так, чтобы его слышал только Васильев, – Не обижай жену. Она тебя почти год ждала.
Васильев обернулся и посмотрел на Лиду, зябко ежившуюся от утренника.
– Уговорил. Но не геройствуй. Взлетаешь, поднимаешься на семьдесят метров, делаешь круг, потом до сотни, второй круг и сразу на посадку. Вечером все проверяем, что надо подтягиваем, а уже завтра показываем всю программу и катаем публику.
– Обещаю не геройствовать! – Кебурия в шутку по-военному отдал честь.
Тихо, чтобы не разбудить Лиду, Васильев прошёл в ванную комнату и только налил из кувшина воду в медный таз для умывания, как послышался настойчивый стук в дверь.
– Господин Васильев! Господин Васильев, проснитесь! Александр Алексеевич! Это Соколов Николай Фёдорович, член городской Думы и председатель общества воздухоплавателей. Собирайтесь скорее! Кебурия разбился. Аэроплан вдребезги, сам ранен.
