Еще Демин подумал, что ему здорово повезло. Новейшее оружие, которое поначалу использовалось экономно и применялось лишь на дивизионных и окружных учениях, работу с которым по солидным мишеням на оборудованных полигонах доверяли только самым опытным летчикам, ко времени его службы в полку отлежало свой гарантийный срок. Пришлось бесценные ракеты, бережно припрятанные на складах, списывать. А чтобы дорогостоящее добро не пропало бесцельно, было приказано отстреливать “хашки” без сожаления и угрызения совести на полковых учениях и обычных полигонах. Вот когда почувствовали летчики истинный вкус боевой работы! Не обходилось, разумеется, без ляпов: то “хашка”, случайно выпущенная растяпой на подлете, улетала в никуда и взрывалась где-то за границей полигона; то из-за несхода ракеты, бывало и просто после срыва захвата цели, воздушный боец-бедолага был вынужден тащить смертельный груз домой и обмирать при посадке. А потом краснеть, зная, что кому-то поопытнее пришлось добивать ракету в цель, выполняя его работу. С ним самим такого позора не случалось, и случиться не могло, в это он твердо верил…
Мысли текли вторым, словно подкладочным планом, не мешая работать: рассчитывать, прикидывать, сопоставлять и все замечать. Внизу бесконечно, уныло ползла гряда сопок. Линия горизонта по окружности тонула в дымке и казалась размыто – грязной. И только небо сияло на удивление празднично. Оно принадлежало сейчас лишь ему, незаполненный голосами эфир подтверждал это. Но не было чувства одиночества. Было упоение свободой, избавление от всего земного, обыденного и назойливого; было очищение от липкой условности каждодневной жизни, от сутолоки никчемных стремлений и пустяшных дел, от неприятностей, которые в последнее время сыпались как из рога изобилия. Свобода не вообще, а свобода мастерства, которая приходит не сама собой, пусть даже ты избранник Божий и в тебя с рождения заложен летный дар. Свобода, завоеванная несвободой обязательного труда, тяжелого, даже мучительного порой, но никогда не каторжного. Труда физического, умственного, духовного, – где как не в полете так гибко, так дерзко, так неистово сочетаются они, казалось, в несочетаемо невозможном, которое превращает мечту в реальность.
В полете праздник души…
…Двадцать секунд до рубежа начала снижения, откуда начинается скрытый подход к полигону… Вон она, двугорбая сопка, похожая на верблюда. За ней – ровное, как стол, каменистое плато в морщинках и трещинах. Мороз зимой и палящее солнце летом потрудились над ним изрядно. Ни единого дерева, даже кустов, никаких привычных ориентиров.
Демин прибрал обороты двигателя, одновременно прижал пальцем кнопку радио:
– “Стремянка”, 231-й. Начинаю снижение.
– Снижение по заданию, 231-й, – торопливо, словно только и ждал доклада, выдал квитанцию руководитель дальней зоны.
Нос самолета опущен, и зеленоватое стекло по-весеннему окрашивает землю. Нарастание скорости, в деталях укрупняющиеся шероховатости подстилающей поверхности приобретают глубину и объемность. Отслеживая перемещение МиГа нутром, и не отрывая взгляда от мысленной точки, в которую надо попасть, выходя на предельно малую высоту – двести метров, Демин как-то по-новому ощущал синхронность своих действий и податливую отзывчивость истребителя. Все было радостно привычно и в тоже время иначе, чем всегда. И это состояние настороженной подобранности, растущее по мере приближения к земле, где уже по-другому, выпукло, воспринималось безжизненное, промерзшее, казалось, все живое похоронившее плато, на века затерявшееся в бескрайних степных просторах…
