К нему подбежали. Попытались забрать ребенка, но руки не разжимались. Сцепились и окаменели. Людей становилось всё больше. Где-то вдали замаячили сирены пожарных машин. Кто-то кричал, кто-то плакал, а кто-то смеялся. По крайней мере, так запомнил. Погорелица все лежала на земле. Целовала уже изрядно запачканную грязью икону. И кто-то из местных передал ей стакан, чтобы успокоилась:
– На, выпей, а то лоб расшибёшь.
Залпом опрокинула. Осела. Когда принесли дочку, смогла встать на ноги. Обняла ребенка и стала зацеловывать. Девочка кашляла. Прятала босые ножки у матери на груди.
Подоспела скорая помощь. Затем спасатели, в конце – милиция. Барак догорал. Весь полностью. Стали заливать соседние дома, сараи и гаражи. Обесточили электричество. Он сидел на силикатном блоке, чуть в стороне. Кашлял, пытался выплюнуть из себя всё черное нутро, но задыхался. Постепенно стал чувствовать боль израненного тела. Надрезанные руки, плечо, обожжённую ладонь. Фельдшер скорой помогла подняться и провела к машине. Еще раз со стороны окинул взглядом пожарище, людей вокруг, и вспомнил свою девушку. Она, наверное, уже гуляла где-то по темным переулкам и аллеям не с ним. Не с ним, наверное, уже присела на лавочку и целуется. Не он лапает её, где только может, а она делает вид, что ещё рано. Стало немного обидно, но обожжённая ладонь болью напомнила, что полапать её теперь уже не смог бы.
На скорой везли в травмпункт. Вместе с погорелицей и её маленькой дочкой. По дороге женщина снова причитала, плакала, а потом занялась поиском паспорта. Не обнаружив в карманах, потребовала, чтобы водитель воротился назад. Все это время девочка сидела рядом с ней. Как-то чересчур смиренно и тихо. Он смотрел на неё, в эти детские глазки полные взрослой тоски и не понимал, почему она такая спокойная. Позже узнает, что это была младшая из трех.
Разревелся телефон. Как он ненавидел этот звук. Да еще и в такое время. Конечно, догадался. Звук этот не несёт ничего хорошего. Пока встал, обулся, собрал папку с документами, прицепил кобуру с табельным и спустился вниз уже чуть посветлело.
Дежурный сидел за столом и что-то записывал в журнал. Из комнаты отдыха едва доносился храп помощника.
– Хоть кому-то сейчас хорошо.
Ему не завидовал, себе сочувствовал.
Дежурный промолчал. Отвечать на нелепицу выше его достоинства. Понятия хорошо и плохо в уставе отсутствовали. Там другие нормы жизни. Привычно.
Спросил:
– Что там?
Сам подумал, насколько это дурацкий вопрос. Но какие обстоятельства, такие и мысли.
– Труп.
– Криминал?
– Вероятно.
Выругался сквозь зубы. Обидное обстоятельство. За пару часов до сдачи дежурства. Лампочка с надписью «выходной» тут же погасла. Забудь. Как же он ненавидел свою работу, а вместе с ней и нелегкую свою долю.
– Что прокуратура? Забираем? – все же выдавил из себя что-то цензурное.
– Сам приедет, – буркнул дежурный и принялся за другой журнал.
Машинально. Как по написанному. И так целый день. На одном стуле. Телефонная трубка – шариковая ручка. Чашка чая – ширинка на брюках. Привычно. Ушёл.
На крыльце возле отдела курили. Водитель и участковый. Оба тоже, видимо, только оторванные ото сна. Съёженные, помятые и, конечно, недовольные. Все трое молча, посочувствовав друг другу, переглянулись, но, понимая всю бесполезность слов в такую минуту, просто затянулись едким дымом уже почти докуренных сигарет. Водитель поплелся на стоянку, будить непрогретый служебный «УАЗик», а участковый присел на серый тротуарный камень. Принялся перешнуровывать берцы. С такой неохотой, даже отвращением. Сперва вытянул левый, повздыхал и принялся за правый. Опер закурил новую. Задумался. В такой тягомотине и пролетала служба. Он становился старше, а дни впереди не маячили ничем интересным. Словно, тот зеленый огонек в башне на дальнем берегу и не думал загораться.
