Долго неподвижно глядел перед собой Илья, и глаза его уже были не тоскливые, как болотные топи, а как родники чистые, а мысли высоко в зимнем небе белыми-белыми голубями летали.
Когда же очнулся и глянул на родителей своих, понял, что не видели и не слышали они этого чуда, а лежат себе на полу, как во сне.
– А чего это вы, родимые, посреди избы разлеглись? – улыбнулся Илья.
Открыли они глаза, моргают, как спросонья.
– Да сами, Илюшенька, не знаем… Упали чего-то и лежим вот себе, будто дурни праздные, – задумчиво поглаживает бороду Иван Тимофеич и на жену искоса хитро щурится.
А она вдруг молодкой зарделась, прыснула, и давай оба, на полу лёжа, хохотать и локтями друг дружку подталкивать. Илья, на них глядя, первый раз за двадцать лет так громовидно хохотал, что в самую преисподнюю смех его ворвался и окаянного змея будто кипятком ошпарил.
Когда гордая воля больного, озлобленного Ильи пала и смирилась душа его пред Христом, понял он, что должен безропотно нести крест недуга своего. Никто более не слышал от него ни слова упрёка, никто более не видел сумрачного взгляда.
Не только Илья и родители его в терпении своём очищались духом, но и многие другие как в Муроме, так и окрест, глядя на них, учились терпеть скорби.
Раньше, когда не спалось Илье, сидел он, опустив голову на грудь, а в голове этой ворочались тяжёлые, тоскливые мысли о своей бесполезной и никому не нужной жизни: «Мухи и те нужны, чтоб воробьи да синицы кормились, а я – только чтоб хлеб в навоз перемалывать».
Сейчас же, когда сон не шёл к нему, глядел с любопытством в ночное оконце и уж не о себе горестно думал, а обо всём огромном Божьем мире: «День землёй красен, а ночь – небом. Красота-то какая! И впрямь небо – терем Божий, а звёзды – окна его. Из них небось сейчас ангелы выглядывают и подмечают, кто чего здесь творит, и перед Господом за каждого ответ держат. И мой где-нибудь в сторонке стоит…»
И незаметно для себя начинал тихонько молиться:
– Ангел мой хранитель, данный мне от Бога в охранение, внуши мне удаление от скуки и уныния, да не внемлю я гнилым беседам, да не послушаю людей пустых, да не совратят меня с пути дурные примеры и безумные помыслы…
И, будто младенец, спокойно, с чистой душой засыпая, думал: «Эх, кабы все православные знали, как ночная молитва легко на небо долетает, не храпели бы сейчас по лавкам. Днём-то ведь сколько тыщ молитв, толкаясь, к Богу летят!»
А за семьсот лет до Ильи святитель Златоуст так об этом сказал:
«Встань ночью и посмотри на ход звёзд, на глубокую тишину, на великое безмолвие и удивляйся делам Господа твоего. Тогда душа бывает легче и бодрее и может воспарять и возноситься горе. Самый мрак и совершенное безмолвие много располагают к умилению.
Преклони же колена, воздохни и моли Господа твоего быть милостивым к тебе. Он особенно преклоняется на милость ночными молитвами, когда ты время отдохновения делаешь временем плача».
И днём Илья не переставал удивляться: как же он раньше-то не замечал вокруг столько красоты? И чем пристальней и любопытней разглядывал он Божий мир, тем радостней и интересней было жить в нём.
Как-то постепенно перестал сравнивать себя с мёртвой колодой, а всё больше с маленьким, живым листиком среди тысяч других из густой зелёной кроны скромного, но крепкого дерева именем Русь.
Круглый год, изо дня в день, русичи, живущие плодами доброй, тёплой земли, внимательно, как послушные дети, слушали и запоминали всё, чему учила их заботливая Мать-природа.
