Июль 1993
Тверь встретила Женю дождем. Редкие, как слезы, капли застучали по голове сразу, как только Женя вытащила неподъёмный рюкзак из вагона. До родительского дома они с Ромкой добрались мокрые и озябшие. На двери в квартиру крест-накрест теснились аккуратные шляпки гвоздей, неодобрительно пучилась кнопка звонка.
– Можно я нажму кнопку? – Ромка переступил с ноги на ногу, оставляя мокрые следы.
Женя выдохнула и вытерла рукавом лоб, капли пота перемешались с дождем.
– Приехали… – сказала сзади мама, – не успела вас у поезда перехватить.
– Ничего страшного, мы сами добрались, – сказала Женя.
Мама тяжело оперлась рукой о перила, у лунок ногтей пролегла лиловая тень.
– Ну что же ты не звонишь? – шутливо строгим голосом сказала она Роме.
Женя прижала рюкзачный горб к стене и подхватила Рому на руки.
Ромка торжествующе нажал на кнопку, воздух прострелил пронзительный звук.
Сын отдернул руку и виновато посмотрел на Женю.
– Испугался? Вот такой у нас нынче звонок. – Мама улыбнулась уголками губ.
Женя с тревогой отметила, какими темными, словно обведенными чернильным карандашом, были мамины губы.
– Что случилось со старым звонком? – Женя поползла рюкзаком по стене и поставила Рому на ноги.
Мама бросила взгляд на дверь.
– Отец стал хуже слышать. Только ты ему не говори.
Женя виновато потупилась, на душе завозились, заскребли когтями проклятые кошки. Ничего не скажешь, хороша… блудная дочь. Отец и раньше не отличался здоровьем, мама бодрится, но выглядит совсем больной.
За дверью послышались шаги, откинулась цепочка, провернулся замок.
Отец постарел, усох, как изъеденное червем яблоко. Пустота проглядывала в глазах, в новой манере поджимать бледные полоски губ.
– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал отец. Его выцветшие глаза обшарили дверной проем и замерли на дверной ручке, ниже которой ерзала мокрая Ромкина голова.
– Проходите, раз приехали, – сказал отец и повернулся спиной.
Тяжеленный, как чувство вины, рюкзак придавил Женю к земле, непосильной ношей впился в плечи. Мишура, сказала Жене лиловая дама в Таврическом, все, что казалось таким простым и логичным в Питере, выглядело несуразным и стыдным в Твери.
– Ничего, ничего, – зашептала мама, – все образуется… со временем.
Теплые мамины руки огладили поникшую Ромкину голову, вцепились в лямку рюкзака.
– Ромке летом будет два, – сказала Женя, – я думала…
– Он познакомится с Ромой, – зашептала мама, – поймет…
Она отлепила Ромку от Жениной ноги, посадила на табурет. Нелюдимый обычно Ромка совсем не сопротивлялся, позволил посадить себя на табурет, расстегнуть ветровку.
– Я сама, – засмущалась Женя, сняла рюкзак, пристроила у стены. Несуразно огромный, он занял всю прихожую.
– Ну что ты, что ты, – сказала мама, – вы теперь дома.
На улице грянул гром, толстые капли забарабанили по стеклу. Женя зябко передернула плечами. Свитер впитал влагу, стал тяжелым и колючим и почему-то пах грибами.
– Успели до грозы, – сказала мама, снимая с Ромы мокрые сандалики.
Вымокшие носки снялись со смешным, хлюпающим звуком. Рома захихикал, зашевелил босыми пальцами ног. Мама расцвела нежной улыбкой, от которой у Жени перехватило горло, в сердце оттаяли крошечные ледяные иголки.
