– Об этом писали в каждой вшивой газетенке, еще бы ты не знал.
– Пусть так. А про антикварный ящик, перевязанный цепями, который среди прочего там затесался? Про него писали?
– Не понимаю, о чем ты, – Хромой недоверчиво посмотрел на Призрака.
Желание убить парня постепенно отступало, теперь хотелось просто разгромить бар и несколько ближайших заведений вдобавок, чтобы точно ни с кем не пересекаться.
Рыжий улыбнулся.
– Так-то лучше. Ящик ведь далеко не простой был, правильно? Единственный такой в вашей добыче. И я подозреваю, что весьма эксклюзивный за всю твою долгую, никчемную жизнь.
– Кто тебе рассказал?
– Птица на хвосте принесла.
– Что за птица?
– Беркут. Помнишь такого? Если нет, могу напомнить, это президент «Нечестивых». Единственный и несменяемый за все наше существование. Он мне много чего рассказал, да и показать успел. Так вот, дружище, – Призрак выделил последнее слово, – пока вы все по разным углам почти двадцать лет отсиживались, впустую спуская оставшееся, мы вдвоем сделали достаточно, стараясь вернуть наше по праву.
Странное чувство захлестнуло Хромого, словно в давно пересохший бак залили бензин. Он бы хотел рвануть к старинному другу, наплевав на тревогу, страх, старость и неминуемые последствия. А еще лучше – начать все заново, пусть на обломках и костях, но это будет по-настоящему свое, родное, не то что «Легион». Он облизнул пересохшие губы.
– Вы его нашли? Ящик у вас?
– Нет, – обухом ударили слова мальчишки, и воздушный замок рухнул. – Пока нет. И у меня для тебя печальные новости. Скажу, как есть, шло бы все по плану, я бы к тебе в жизни не приехал. Уверен, у нас бы и собственных сил хватило все решить. Вот только… – за весь разговор это был первый раз, когда Призрак замялся. – Убили Беркута.
– Что ты несешь? Кто?
Призрак спокойно встал, аккуратно отодвинул свой стул, еще раз поправил трость на столе и также деловито, как в самом, начале произнес:
– Мне пора.
– Подожди! Стой! Кто?! Я тебя спрашиваю. Кто?!
– Не думаю, что это подходящее место для подобного разговора. Завтра на рассвете я приеду к тебе, там и продолжим.
Тогда…
Л. Т., он же Беркут, он же единственный и несменяемый президент «Нечестивых», когда-то был подающим надежды проповедником. В лучшие годы его воскресные речи приходило слушать больше сотни человек, что невероятно много для городка на самой окраине третьего округа. И Л. Т. проповедовал. Он читал отчаянно, самоотверженно, выворачивая всю душу наизнанку. Говорил о любви к ближнему, о великом терпении, о самоотдаче и смиренности, обо всем, чего так не хватает нашему миру.
А через пять лет месс, литургий и хоровых песнопений, в субботний летний вечер, примечательный только тем, что кошка из третьего дома отказалась спускаться с дерева, Л. Т. искренне пожал руку последнему прихожанину, снял римский воротничок, потер потускневшую татуировку цепи, впивающейся в его шею, запер двери и больше никогда не возвращался. Что послужило причиной такой радикальной перемены, знали немногие. Все они унесли это знание в могилы.
Ровно через год на девять округов прогремело одно слово «нечестивые». И мир узнал новое имя: Беркут. Его люди жгли, насиловали, убивали, нажирались как свиньи и в полный прах уничтожали все на своем пути. В редкие моменты отдыха на своих рычащих железных конях они приезжали к клабхаусу – в царствие бывшего проповедника – где его устав стал библией, а чопперный крест заменил нательный.
