Черт-черт!
Нельзя воображать заказчика голым!
Нельзя представлять, как забрасываешь ноги ему бедра!
Нельзя задумываться, а какой у него?
Нервно облизываю губы. Я все еще в плену Юдинского взгляда, но перед глазами не его лицо, а утреннее видение – капля стекает по плоскому животу.
– Нет, – сипло отвечаю я. – Не интересно.
– Врете.
– Вру.
– А я вот открыто признаю, – рука Михаила упирается в стену рядом со мной, – что, после того, что я видел и трогал, – взгляд Юдина проходится по моим изгибам, и почти ощущаю его физически, будто меня огладили горячей ладонью, – мне хочется попробовать.
От этих слов, сказанных низким голосом, меня пробирает так, что леопардик под шортами начинает всерьез волноваться за отлучение от тела.
– Не все то, что хочется, стоит пробовать, – доношу до Михаила здравую мысль.
– А я не люблю себе отказывать, – Юдин склоняется ближе к моему лицу.
Армани на разгоряченном мужском теле кружит мне голову.
Жаркий шепот ударяет мне по нервам:
– Госпожа дизайнер, в какой позе предпочитаете познакомиться поближе?
– Я…
– Маринка-а-а! – вопль Санька спугивает эротический морок. – Это ты заказала петухов?
Спасибо тебе, Сашенька! Ты вовремя!
Стопэ! Какие к черту петухи?
Под рык Юдина: «Я его уволю на хер!», я подныриваю у него под рукой и несусь вниз выяснять, что там за куры.
По пути собираю мысли в кучку. Нет, определенно, с этим надо что-то делать. Анечкино предположение, что мы с Юдиным друг друга поубиваем, – далеко не самое худшее, что может случиться. И вообще, я второй день пытаюсь обсудить с ним планы по проекту, и все кончается тем, что кто-то обязательно наполовину голый!
– Что там у тебя за птицы? – влетаю я в ванную на первом этаже, откуда и орет Саня, как потерпевший.
– Вот, – тычет прораб пальцем в уже уложенную на стенах плитку.
Рассмотрев причину переполоха, я начинаю гоготать. Даже не знаю, может, так и оставить?
Среди итальянской кремовой плитки под мрамор удачно затесались подкидыши. Потрясающие обалденные петухи на кремовом же фоне смотрятся прямо как родные.
– Нет, – давлюсь я. – Я еще не успела приложить руку, но кто бы это ни сделал, он – гений. Даже жаль, что придется снимать.
Санек выразительно матерится. Мне за ним иногда записывать хочется. Самый талантливый матершинник на моей памяти, досадно, что с его бригадой мы работаем не так часто.
– Что тут у вас? – грозный голос Юдина нарушает рабочую коммуникацию.
Краем глаза вижу его массивную фигуру, по-прежнему, топлесс. Вот за каким лешим гонять друга за рубашкой, если ее не носишь? Чего ему в одежде не ходится? Я откровенно злюсь на Михаила, но высказываться по этому поводу – лишний раз почесать Юдинское самомнение.
– Это что еще за хрень? – узрев петухов, обалдевает он. – Чтоб я этого больше не видел! Снять!
– А, по-моему, очень живенько, – отзываюсь я.
Юдин переключает свое внимание на меня:
– Я требую все снять, – его горящий взгляд снова застревает на краю моего топа, открывающего немного кожи.
Охамел!
– Как пожелаете, – сладенько отвечаю я. – Я тоже люблю… голую… кирпичную кладку!
– Голую, – Юдин многообещающе смотрит на меня. – Я укладываю великолепно. Еще никто не жаловался.
– Так, – Санек, чувствуя, что дело пахнет керосином, берет самоотвод. – Мы – люди маленькие, вы договоритесь, что с этими фазанами делать, а у меня пока обед.
И линяет. Судя по мелко подрагивающим плечам прораба, он смылся, чтобы не заржать.
