Неформат - страница 51

подумала она, опять мысленно примеряя его менталитет). Она прибавила ходу и побежала

вприпрыжку, проваливаясь в снег, но уже не обращая на это внимания. Налетела на него сразу за

углом здания, где он стоял, озябший и потерянный, почему-то без шапки и с растрёпанными

волосами, как декабрист, по нерадивости опоздавший на Сенатскую площадь, а теперь всё равно

обречённый на кандалы и сибирскую ссылку. Он был так жалок и растерян, что шутливое

настроение, с которым она выбежала из комнаты, моментально испарилось, а на смену пришла

женская жалость и нежность. Ляля бросилась к нему, зарываясь обеими руками в его волосы,

похолодевшие на морозе, и нежно поцеловала его в губы. Она рывком расстегнула молнию на

куртке и притянула его замерзшее лицо вниз, ближе к теплу своей груди, одновременно стараясь

согреть своим дыханием его холодные, мокрые от снега волосы. Ляля шептала ему в ухо что-то

нежное и неразборчивое – какое-то «Что? Ну что, мой милый? Ну что с тобой? Я что-то сделала не

так? Ты обиделся?» При этом она целовала его снова и снова, ощущая со стыдом и радостью, что

в ней снова начинает томиться вожделение. Внезапно она почувствовала, что его лицо, стылое

ещё минуту назад, вдруг стало тёплым и мокрым… Он плакал – тихо и без всхлипов, как котёнок, и

Ляля ошеломлённо затихла. Теперь она боялась спугнуть его даже своим шёпотом, ненароком

обидеть теми милыми и бессвязными глупостями, которые шептала ему ещё минуту назад.

Она молча повела его обратно, в казённое тепло турбазы, заботливо увлекая его в

протоптанную колею и смело вышагивая рядом по снежной целине, проваливаясь на каждом

шаге и теперь не обращая на это никакого внимания. Около ступенек она сняла с руки варежку,

ласково на неё подула и так же ласково, птичьими движениями промокнула остатки слёз на его

щеках. Снова прильнув к нему, Ляля шепнула:

– Я, наверное, знаю, что ты можешь мне сказать. Всё было в первый раз. У тебя. Женщины

это чувствуют. Я рада, что это было со мной. Только никому не говори… О том, что в первый…

Пусть это будет твоя тайна. Моя, конечно, тоже. Есть вещи, которые не забываются, если о них не

говорят вслух.

И он послушно кивнул головой.

Вадим совсем не запомнил остаток того дня. Как будто все его чувства отключились, а

память скрылась в омуте забвения, куда она услужливо складывает все ненужные нам

впечатления. Много позже, напрягая бесстрастную рассудочность, он поневоле приходил к

выводу, что остаток дня не мог никуда деться, ведь куда-то это время потрачено? Куда?.. Он мог, логически рассуждая, допустить, что что-то делал в эти оставшиеся часы и даже был занят какими-

то хлопотами. Ну, скажем, сдавал номер и предъявлял вредной кастелянше-кабардинке со

скандальным голосом, какой бывает только у вредных восточных женщин, полотенца и наволочки

от подушек по счёту за себя и своих соседей по комнате. Потом он, кажется, забирал свой паспорт

в зелёном дерматине из отдела регистрации, куда сдал его 10 дней назад на временную

прописку. Зелёная оболочка паспорта, казённая и бездушная, как и все документы, всегда

напоминала ему МАИ с его бесконечной казёнщиной коридоров и обычно вызывала глухое,

необъяснимое раздражение – может, потому, что в ней стояли эти мерзкие штампы о прежней

прописке из Центрально-Городского района Изотовки, как Каинова печать провинции? Или

потому, что текст там был на двух языках – русском и украинском, что, как и всякая бессмыслица, оскорбляло его стремление к простоте и логике. На кой чёрт изгаляться в документах – писать их