Сейчас, я знал, он вел кое-какие дела для дядьки, те, где требовалось копаться в интернете, но этим и ограничивалась вся его деятельность в семейном бизнесе. Он вообще не интересовался этим. Похоже, главной его мечтой было остаться наедине с компьютером. Так что Бориса в деле управления семьей можно было списать сразу.
Я вздохнул, ну что же ты, дядька, хоть бы завещание оставил, что ли…
Я не стал ждать, когда станет совсем темно, летом это происходит слишком поздно. Лишь только сумерки сгустили тени в кустах, я вышел на берег, немного спустился и по мелкому перекату перебрел на другой берег. Через десять минут я уже видел первые дома Подгорного. Часы показывали четверть одиннадцатого, скоро должна была наступить долгожданная ночь, хоть и короткая, но по-настоящему темная. Я знал, что здесь, на окраине поселка, я мог спокойно идти и сейчас, здешняя жизнь почти ничем не отличалась от жизни в глухой деревне, и большинство местных жителей уже легли спать. Неспящая молодежь и гуляки сейчас находились в центре, там, где открыты двери нескольких кафе.
В этот раз все обошлось без приключений, пару раз мне попадались люди, но оба раза – одиночки, которые не обратили на меня никакого внимания. Так что минут через сорок я стоял на другой стороне улицы, почти напротив родного дома. Как я и ожидал, света в окнах не было – родители тоже легли спать. Меня никто не ждал. Я постоял несколько минут, держа возле уха мобильник, спрятав лицо под капюшоном и изредка поддакивая воображаемому собеседнику. Изображал разговор, чтобы соседи не заподозрили чего, увидев торчащего столбом человека у себя перед домом.
Все вроде было спокойно, но паранойя, заразившая меня после сегодняшних событий, все-таки сработала, и через центральную калитку я не пошел. Я вернулся к переулку, делившему наш ряд домов, прошел через него на улицу, на которую выходил задний двор нашего дома, и там перепрыгнул через забор. Калитка была и здесь, но тут, чтобы открыть ее, надо было кого-то вызывать, с улицы она не открывалась. Когда я приземлился, нога, про которую я уже забыл, опять дала себя знать, боль была хоть и не острой, но вполне ощутимой. Похоже, все-таки ушиб, подумал я, и начал осторожно пробираться вдоль ограды к внутренней калитке, ведущей из хозяйственного двора к дому. В это время с опозданием залился тревожным лаем наш пес Рыжий, и загремела его цепь. Я подошел к калитке и шикнул на Рыжего, лай в тот же момент сменился на радостное повизгивание.
Не успел я еще подойти к дому, как над крыльцом загорелся фонарь, и дверь резко открылась. Кутаясь в шаль, на крыльце стояла мать.
– Я знала, что ты придешь, – спокойным голосом сказала она и быстро выключила свет. Потом пояснила: – Не надо чтобы тебя видели. Пойдем в дом.
Это вместо радостных приветствий и объятий, как поступила бы любая другая мать, но я не в обиде, мама у меня кремень. Когда мы вошли в сенцы, открылась дверь дома, и на пороге появился отец.
– Не выходи, – предупредила его мать. – Мы уже заходим.
Она все-таки обняла и поцеловала меня, но только когда мы были уже дома.
– Что ты встречаешь его, будто он год дома не был, – проворчал отец и, кряхтя, присел к столу. – Он неделю только в лесу и побыл.
Сам он лишь пожал мне руку и стукнул по плечу – с возвращеньем.
– Ты, мать, давай сооруди на стол, видишь, парень голодный, аж с лица спал.
