Так вот, Курков молча слушал начальника. Сам-то, вся грудь в Георгиях, но, в отличие от Саныча багажа подковерных интриг не накопил. И часто резал правду-матку, невзирая на чины и звания. Потому, видимо, и оставался пока полковником. Однако на этот раз он решил не засовывать свою бедную головушку в пасть рычащему льву и дальше не спорить. Кстати, горемыка-направленец обожал песни Владимира Семеновича, особенно эту: «Жираф большой, ему видней». Он спокойно себе стоял, незаметно засунув правую руку в карман брюк.
Как потом он рассказал по секрету нам молодым в рамках чекистской учебы на тему: «Поведение оперработника в стрессовых ситуациях», там у него лежал ордер «Внешпосылторга», дающий право на приобретение долгожданной белоснежной «Волжанки» Газ-24. На наш немой вопрос: «А зачем?», он ласково так, поигрывая желваками, с уродливым шрамом на виске совсем по-отечески добавил: «Повторяю для особо тупорылых. Добрющий генерал меня «петрушит» так, что только перья летят. А я стою себе спокойненько, глажу рукой заветную бумажонку, и про себя приговариваю: «Пой, ласточка, пой. А ордерочек – вот он в кармане, фиг отнимешь». Ну, что тут скажешь? Просто гениальный вариант выхода из стресса без захода в него.
Когда генеральский гнев слегка поутих, Курков, как показалось, смиренно, потупив карие очи до пола (во дает, просто мастер-класс какой-то!) вдруг изрек тихим скорбным голосом, будто бы ни к кому не обращаясь.
– А чего орать-то, Сан Саныч, клетки нервные попусту тратить! Нам уже о вечном подумать пора. Все равно ведь все передохнем…
Эта поистине аристотелевская фраза о бренности всего живого на земле произвела эффект разорвавшейся тясячекилограммовой фугасной авиабомбы. Мы все просто остолбенели и с ужасом уставились на генерала, ожидая новых раскатов грома и молнии. Немножко зная босса, мы предполагали услышать оглушительный львиный рык: «Эй, стража, ко мне. Взять его, паскудника. Заковать в железо и в одиночную камеру в Лефортово, на хлеб и воду, пока не подохнет!».
При этом стоящий рядом с шефом один из замов – ни рыба, ни мясо, вообще не имеющий своего собственного мнения ни по какому, даже самому пустяшному вопросу, весь подберется. Сделает шаг в направлении Куркова, сорвет с него эполеты. По-молодецки выхватит из богато инкрустированных драгоценными камнями ножен кривой турецкий ятаган, и услужливо обратится к генералу: «Раджа, позволь я отрублю ему голову?» Увидев легкое покачивание ладони босса с зажатым в ней белым платком, означающее «нет», подхалим вложит клинок в ножны, опустит голову, и трусливо спрячется за спины присутствующих. Возможен, конечно, и такой вариант. Генерал орет:
– Кадровика ко мне, живо! – Говорит ему, так ласково: «А оформи-ка мне этого красавца, быстренько, вечным резидентом в красивый город с таким романтическим названием Камень-на-Оби. Пусть он там свой героизм покажет, да навербует нам бурых медведей побольше!».
Но произошло все с точностью до наоборот. Саныч смирил свой гнев, сдулся как старый футбольный мяч и тихо опустился в кресло. Мы не дышали. Босс, чему-то одному ему известному, мягко улыбнулся и тихонечко стал напевать: «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлечений…», забыв о нашем присутствии.
Первым очнулся Иваныч, который, поддерживая Куркова, и решив вызвать огонь на себя, начал демонстрировать фигуры высшего пилотажа и глубочайшие познания в области психологии генералов. Вытянувшись во фрунт, он рявкнул так, что на нас с потолка штукатурка посыпалась:
