И, чтобы добить своего главного слушателя, я перевожу взгляд на него. Как будущий официальный жених Берт просто обязан меня поддержать, проявить энтузиазм, но он стоит вылинявший.Помнится, у Берта как раз отличный слух, а значит, ему моё пение как скрежет гвоздя по стеклу.
Надеюсь, он сейчас воображает, что слушать мои концерты ему предстоит часто.
Я довольна.
Азири Ра наверняка тоже — уверена, свою порцию моей радости она уже получила.
— Впечатляет, — кашлянув, первым реагирует снова не Берт, а его отец.
— Вам понравилось? — хлопаю я в ладоши совсем как маленькая. — Тогда я ещё спою!
Самые слабонервные отшатываются.
Папа, очнувшись, спускается на половину лестничного марша.
— В другой раз, Карин, — вроде бы спокойной, но очень жёстко произносит он.
Пожалуй, я впервые я вижу папу в гневе, и этот гнев адресован мне. Папа стискивает перила с такой силой, что я боюсь, что раздастся хруст и побежит трещина, но ни капли вины за собой я не чувствую. На самом деле я чувствую что-то очень похожее на злорадство.
Кто бы знал, что бесить людей… весело!
— А…
— Дамы и господа, — громко продолжает папа, — я приглашаю вас проходить в Большую столовую.
Папа не просто лишает меня возможности продолжать игру, он перекрывает гостям возможность начать обсуждение моего выступления. Сплетни всё равно поползут, но… Сегодня приглашены люди, с которыми у родителей хорошие отношения, так что громких разговоров не будет.
Этикет предполагает, что дальше я буду молчать, но я всё равно лезу:
— Хорошо, я с радостью спою в следующий раз!
Я приседаю в реверансе, как делают все настоящие артистки.
На плечи ложатся руки. Мама, добравшись до меня, под видом заботливых объятий стискивает меня с неожиданной силой. Она явно боится, что я выкину ещё что-нибудь недопустимое.
— Карин, кажется, ты переутомилась? Ты плохо себя чувствуешь? Почему ты не сказала? — мама сыплет вопросами и говорит достаточно громко, чтобы её слышали.
Я понимаю, что родители объяснят мою выходку душевным потрясением — какая девушка останется спокойной перед объявлением помолвки. А ещё я понимаю, что, увы, одной песни недостаточно, чтобы заставить господина Дельси отказаться от намерения породниться.
Вырваться из маминых объятий без борьбы не получится, и я сдаюсь — я хочу прослыть негодной невестой, а не буйной сумасшедшей.
Присутствовать на ужине мне не светит…
Мама уводит меня в сторону кухни, и как только мы остаёмся без свидетелей, разворачивается ко мне:
— Карин, что ты творишь?! Это было омерзительно! Ты не знаешь, что у тебя нет ни слуха, ни голоса, что ты должна молчать.
Попробуем ещё раз.
— Молчать я не буду, мама. Это раз. Два. Мне нравится петь и я буду певицей. Если вы с папой находили учителей, неспособных оценить огранить мой талант, это ваши проблемы. Гости слушали открыв рты. И три. Замуж за Берта я… Не. Пойду.
— Карин, хватит. Возвращайся в свою комнату, а завтра я приглашу врача, и тебе выпишут успокоительные капли.
Оу…
Резко отвернувшись, мама оставляет меня в одиночестве “думать о своём недопустимом поведении”, а я провожаю её взглядом и неверю своему счастью. Вместо того, чтобы проводить меня до спальни и запереть, мама торопится к гостям, а мне предоставляет полную свободу.
Да я с радостью!
Пользуясь общей суматохой — слуги вынуждены спешно подавать закуски раньше времени — я прохожу к кухне, но сворачиваю немного раньше, к чёрному ходу. Я снимаю с вешалки чей-то плащ, закутываюсь, чтобы прикрыть слишком лёгкое платье, и выскальзываю из дома.
