Джулия отпустила руку Бобби, вошла в комнату и протянула руки к брату:
– Привет, сладенький!
Томас спешил к ней, волоча ноги, словно в каблуки и подошвы было залито столько свинца, что он не мог оторвать их от пола. Двадцатилетний Томас, на десять лет младше Джулии, ростом был на четыре дюйма ниже, едва достигая пяти футов. Он родился с синдромом Дауна, и этот диагноз мог прочитать на его лице даже человек, не связанный с медициной: широкий покатый лоб, вертикальные кожные складки, от которых глаза приобретали восточный разрез, плоская переносица, низко посаженные уши, голова непропорционально маленькая в сравнении с телом. Остальные черты лица сглаженные, с нечеткими контурами, зачастую характерные для психически неполноценных людей. И хотя такое лицо больше подходило для выражения грусти и одиночества, теперь на нем отразилась удивительная улыбка, улыбка искренней радости и счастья.
Именно так действовал на Томаса приезд Джулии.
«Черт, да и на меня она действует точно так же», – подумал Бобби.
Чуть наклонившись, Джулия обняла брата, когда он подошел к ней, они постояли, прижавшись друг к другу.
– Как ты? – спросила она.
– Хорошо, – ответил Томас. – У меня все хорошо, – говорил он невнятно, но понять его не составляло труда, потому что язык у него не столь деформировался, как у некоторых больных СД[7]. Он был чуть больше, чем следовало, но не трескался и не вываливался изо рта. – У меня действительно все хорошо.
– Где Дерек?
– В гостях. В комнате по коридору. Он вернется. У меня действительно все хорошо. А у тебя?
– И у меня, сладенький. Все отлично.
– И у меня отлично. Я люблю тебя, Джулия! – радостно воскликнул Томас, потому что с Джулией он напрочь лишался застенчивости, которой хватало при общении с кем-либо еще. – Я так сильно тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя, Томас.
– Я боялся… может, ты не приедешь.
– Но я же всегда приезжала.
– Всегда, – согласился он. Наконец-то отпустил сестру, высунулся из-за нее. – Привет, Бобби.
– Привет, Томас. Ты отлично выглядишь.
– Правда?
– Чтоб мне умереть, если я вру.
Томас рассмеялся. Сказал Джулии: «Он такой веселый».
– Меня тоже обнимут? – спросил Бобби. – Или я так и буду стоять с распростертыми руками, пока кто-то не примет меня за вешалку?
С неохотой Томас отошел от Джулии. Обнялся с Бобби. Даже после всех этих лет Томас все еще не чувствовал себя комфортно в компании с Бобби, и не потому, что они недолюбливали друг друга или между ними пробежала черная кошка. Просто Томас не любил перемен и привыкал к ним очень уж медленно. По прошествии семи лет замужество сестры оставалось для него переменой, к которой он все еще продолжал привыкать.
«Но он меня любит, – подумал Бобби, – возможно, так же сильно, как я – его».
Любить больных СД не составляло труда, особенно после того, как человек переступал через жалость, которую они вызывали, потому что в большинстве своем их отличали наивность и простодушие, которые располагали к себе. Если исключить застенчивость, вызванную осознанием, что они не такие, как все, больные СД обычно более прямолинейны, более честны, чем здоровые люди, не способны на социальные игры и интриги, которые так портят взаимоотношения «обычных» людей. Прошлым летом здесь же, в «Сиело виста», мать одного из пациентов сказала Бобби: «Иногда, наблюдая за ними, я думаю, что есть в них какая-то мягкость, какая-то особая доброта, благодаря которой они ближе к Богу, чем любой из нас». И Бобби чувствовал правоту ее слов, обнимая Томаса и глядя сверху вниз на его доброе обрюзгшее лицо.
