– Почему тогда отец не моет полы?
– Отец? Отец – полковник. А ты кто? Когда у тебя будут погоны полковника на плечах – тогда, может быть, я начну возиться на кухне, а лучше будем держать служанку.
– У меня никогда не будет погон полковника на плечах, тем более полицейских, – сказал Витя.
– Ты на что намекаешь, неблагодарный? Давно ли ты сбросил полицейский мундир?
– Я полицейский мундир носил по нужде, и то недолго, и тем более ненавижу его.
– Молчи… писатель… Как это я клюнула на твои стихи? Такая муть…
– Ты… на себя посмотри, полицейская дочка. Я разочаровался в тебе и могу уйти в любой день. Плесневей здесь без меня. Где мой чемодан?
Резкие слова, впервые брошенные Лизе так открыто, подействовали на нее положительно. Она вся сжалась, встала у двери, растопырив руки.
– Не пущу, – заявила она. – Каким бы ты ни был – ты мой, и весь сказ. Я просто хочу из тебя человека сделать. И папочка мне все время говорит: «Дави на него, пока не поздно. Тут так: либо ты его, либо он тебя». Я верю папочкиным словам. Иди лучше вымой посуду.
Витя бросился на кровать и разрыдался, как маленький ребенок.
– Не хочу жить, не хочу никого видеть, и твою рожу тоже. Отпусти меня на свободу. Ваша семья – это настоящее гестапо, нет, намного хуже гестапо. Я не понимаю, на что я клюнул. Как человек ты просто дрянь, как женщина в постели – ничто. У тебя, по-видимому, было около сотни мужиков, потому что я, когда с тобой бываю, – тону в тебе, как в ванной, наполненной киселем.
– Ты на себя посмотри. У тебя стручок пятнадцать сантиметров, а мне нужен – двадцать пять, не меньше, хотя ребенка ты все равно сбацал. Как я теперь одна буду его воспитывать, скажи? Уж что есть, то есть, что теперь поделаешь? Просто ты много воображаешь. Ты невнимательный, неблагодарный, хоть раз бы папе в ноги поклонился.
– За что?
– Да хотя бы за то, что единственную дочку за тебя отдал, голяка такого. Я за дипломата могла выйти.
– Неужели ты думаешь, что дипломаты на дороге валяются? – сказал Витя. – А потом, ты, моя прелесть, достигла таких размеров, что дипломат посмотрел бы на тебя только ради любопытства.
– Ха, хорошего человека должно быть много, – не растерялась Лиза. – В этом ты виноват. Если бы ты не сделал мне ребенка, я была бы, как и раньше, только упитанной, только аппетитной девочкой, а сейчас немного поправилась, но это пройдет. Вот начну работать у тебя на родине, начну по горам лазить и буду стройненькая, как Афродита.
– Ну хорошо, Афродита. Завтра пойду устраиваться на работу, но только на период зимних каникул.
– Почему только на зимние каникулы, а не на все время? Ты не думаешь, что можешь потерять жену?
– Жен много, а университет один.
– Ну, вот и поговорили.
1
Погода в конце января на Днепропетровщине не пойми-разбери: то дождь, то снежок робкий, жидкий, иногда в виде небольшой метели. Закроет тонким слоем поле и тут же тает от теплой черной, как мазут, почвы, особенно если в небе разорванные тучи и солнечные лучи пробиваются, чтобы поцеловать землю. Ночью может приударить морозец – робкий такой, щадящий, но такой желанный, потому что земля в этот период рыхлая, размоченная, жидкая, слизкая – выйти без резиновых сапог совершенно невозможно. Так и хочется набрать этой земли в авоську и унести с собою, потому что такое богатство трудно найти где-нибудь в другом месте. Это просто черное золото. Возможно, сам Ленин видел этот чернозем, понял, что это за прелесть, и решил не отдавать крестьянам. Недаром немцы, оккупировав Украину, нагружали этим черноземом вагоны и увозили в Германию. Если бы у них была такая земля – это был бы самый богатый народ в мире. Гитлер точно не стал бы начинать Вторую мировую войну. Зачем? Такой земли хватило бы на две Германии.
