Приведем тому еще две причины. Несколько лет назад официальным символом г. Кирова снова был признан исторический герб г. Вятки, изображающий исходящую и облака руку Божьего Промысла с туго натянутым луком и стрелой. По мнению Гомаюнова, этот герб также напоминает о слепородстве вятчан, так как стрела на нем будто бы указывает жителям города свыше на место, которое они не смогли самостоятельно выбрать по причине своей душевной слепоты. Но так ли это? В следующем 2012 году Православная Вятка будет отмечать 400-летие преставления преп. Трифона, что также делает актуальным критическую оценку концепции Гомаюнова, так как, согласно ей, именно преп. Трифон своим служением излечил вятчан от слепородства и хлыновства, понимаемого как синоним духовно ущербного состояния местных жителей.73
Вообще, нельзя не заметить, что в контексте озвученных выше взглядов название Хлынов, являющееся, как было отмечено выше, одним из источников по истории нашего города, несет исключительно негативную информацию. «Хлынов – город хлынов и слепородов»? И дело даже не в том, что подобное видение древней истории родного города откровенно не вдохновляет. Вопрос в другом – насколько оно исторично?
Возможно, одним из первых, еще в 1998 г., оспорил мысль о слепородстве вятчан В.В.Низов, заметив, что это прозвище могло появиться по вполне объяснимой причине – значительном влиянии на генотип и внешний вид жителей «Вятской страны» племен финно-угорской группы – вотяков (удмуртов) и черемисов (марийцев), от рождения имеющих более узкий разрез глаз, чем у жителей центральной России. Отчего те и казались слепородами, то есть «слепыми от рождения». Впрочем, как видно из работы Гомаюнова, автор предвидел такой вопрос, настаивая на том, что данная слепота относится не к какому-то физическому, а внутреннему, душевному недостатку вятчан.
Справедливо заметить, что в историографии Вятского края уже звучало подобное мнение. Так еще в 1904 г. А.С.Верещагин писал в статье «Из истории древнерусской Вятки»: «Вятчане XV века – это знакомые со многими, даже далекими землями, „бывальцы“, „шестники“, „хлыны“, „изгои“ разного рода по каким-либо „уважительным и настоятельным“ причинам покинувшие свою родину и забравшиеся в спасительные для них дебри между двумя, враждебными одно другому, племенами инородцев – черемис и арян… Это своего рода северные запорожцы, прототипы донцов, уральцев и других казаков».74
Нельзя не заметить, что здесь Верещагин, почти дословно, цитирует другого автора – Михаила Николаевича Макарова, который в 1846 г. опубликовал в «Московских ведомостях» статью «Московское урочище Хлыново», в которой связал историю этого поселения с вятчанами, переселенными под Москву после покорения Вятки войсками войсками великого князя Ивана III. О вятчанах Макаров писал, что «их в незапамятных времен называли «хлыновцами», «барышниками» и, следовательно, по предубеждению о всяком торгаше-барышнике, обманщиками, людьми нехорошими». И далее: «Хлыновцы, меняя и продавая, клялись Богом и святым угодником чудотворцем Николаем, и его часовнею, на месте которой теперь сооружена церковь. «Самим хлыновцам, – думал народ московский, – нельзя верить, но к их божбам да клятвам христианским как не иметь веры? Это была та же история, что и доныне читается нашим народом с цыганами».75
Удивительно, что спустя почти семь десятилетий, статья «московского сочинителя» привлекла внимание Верещагина, который в 1904 г. в статье «Хлынов старше или Хлыново?» подверг их заслуженной критике, заметив, что факт заселения подмосковной слободы вятчанами не подтверждается письменными источниками. Но его пассаж о том, что «вятчан с незапамятных времен называли «барышниками», то есть
