Совсем другое дело военная обувь. Она очень надежная и стойкая к изнашиванию. Размеры ног «тушки», взрослого крупного мужчины, намного больше моего, и я надеваю его спецназовские ботинки прямо поверх своих туфель и крепко застегиваю липучки. Получились, как ни странно, очень подходящие мне по ноге.
– Ты чего делаешь? Зачем? Они же мертвые! – слышу за спиной взволнованный осуждающий голос спутницы. Ох, какие мы правильные! А как сама прикарманила газовый баллончик?
– И тебе советую. Им они уже ни к чему, – жестко, но при этом вежливо отвечаю я и киваю головой в сторону двух других обутых военных мертвых тел.
– Не… Я не буду! Ни за что! С мертвецов! Никогда! – возмущенно-негодующе говорит Пыш – так, как будто я ее заставляю. Да не хочешь – не надо! Никогда не была я навязчивой.
– Дело твое, – произношу я, но уже мягче.
Встаю и собираюсь идти, но тут же будто прирастаю к полу.
«Мне больно!» – прямо в моей голове раздается голос-стон. Не мужской, не женский, не молодой, не старый, вообще не человеческий, а голос некоего оно без возраста и пола. Ощущение такое, как будто меня окунули в прорубь в лютый мороз.
– Ах! – вскрикивает спутница, роняет и ловит на лету топор. Судя по всему, она слышит то же самое, что и я.
Медленно оглядываюсь вокруг и не обнаруживаю ни одной живой души, кроме нас.
«Мне больно!» – снова раздается голос.
– Мама, – в ужасе произносит Пыш и добавляет жалобно: – Бежим!
Вынуждена с ней согласиться, а то больно будет уже, вероятно, нам. Мы устремляемся к заранее намеченному выходу так быстро, как нам позволяют лежащие на полу препятствия.
Выбегаем в полутемный маленький коридорчик, подобный тому, через который мы пришли в лабораторию, и, пробегая еще несколько метров, выскакиваем за ближайший поворот и оказываемся в куда большем коридоре, чем оставшийся за нашими спинами маленький. Останавливаемся. Переводим дух. Вроде голоса больше нет. Фу-у-ух! Глядим друг другу в зрачки, а кажется, что проникаем прямо в мозги, и молча договариваемся больше туда не ходить.
– Что это было? – спрашивает меня спутница с расширенными от ужаса глазами.
– Понятия не имею! – предельно честно отвечаю я.
Оглядываем коридор. Он раза в два шире любого из предыдущих. Никого. Ни живых, ни мертвых. Уже хорошо. То же освещение аварийных ламп, но здесь к нему добавляется свет из трех окон в левой стене. Впереди дверь с мордой львицы. Ура! Женский туалет! И как вовремя! Перед ним коридор поворачивает направо. Вспоминаю из передач по телику, что все обозначения на дверях помещений, предназначенных в том числе и для посетителей, в «Нектаре» сделаны из бронзы. Душевые и туалеты там, естественно, не показывали, но не думаю, что для них сделали исключения. По полу коридора среди луж и разбитого стекла разбросаны какие-то то ли картины, то ли фотографии, то ли портреты – не знаю, лежат изображением вниз. Мы их обходим и идем вдоль стены с окнами.
Я снова впереди. Делаю шаг к одному из них, смотрю в него и замираю от странного и немного пугающего ощущения. На миг мне кажется, что вид из этого окна совершенно тот же самый, что и из того, через которое мы любовались видом включенной Пирамиды, – правда, слово «любовались», вполне актуальное на тот момент, кажется мне сейчас почему-то вообще не уместным. Но ведь из двух разных окон, расположенных в различных частях здания, один и тот же вид быть не может. Это невозможно!
