Я снова в той, страшной для нас, зиме:
Одним утром я заметила, что дальняя поленница готова осыпаться из-под навеса. Чтобы предупредить несчастный случай, беру длинную палку и рушу выпирающий, как пузо беременной, слой ольхи и берёзы. Мама спешит на весёлый стук деревяшек: «Что ты делаешь?!» – «Дрова принесу» – «Отсюда не надо!» – «Почему?» – «Не трогай!» – «Почему?» – «Нам из ближней поленницы дров хватит!» – «А, если не хватит?» – «Тогда и возьмём!» – «Мам, успокойся» – «Ты много дров жжёшь!» – «Мне холодно».
Мама вдруг идёт на мировую: «Ладно».
Я несу дрова в дом, сжимая шаг до маминых китайских семенюшек. Она держит поленья изящно и сообщает: «Отец встанет, новых нарубит!»
Ни-ког-да. Сколько бы он ни протянул, дрова рубить ему уже не придётся. Размышляю о том, что надо достать инвалидную коляску. Только, у нас высокие пороги и узкий коридорчик. Проблема. Однако, по любому, тёплый дом у леса лучше комнаты на троих в десятикомнатной коммуналке.
Также в мои обязанности входит посещение врача и аптеки, закупка продуктов.
Я вхожу с мороза и резко отворачиваюсь к рукомойнику.
Мама гладит седеющие волосы супруга и шепчет: «Мишенька, поправляйся, слышишь? Родной мой, мы же крышу хотели перекрыть летом, трубу перекладывать надо, в байне пол поменять, и забор со стороны леса завалился… Как в таком хозяйстве без хозяина-то? Ты лежишь, и дому плохо, и мне плохо…»
Психолог Ирка гудит в трубку: «Средняя продолжительность жизни мужчин в России… А вашему папе уже за 80. После восьмидесяти каждый день – праздник. Ваше горе неожиданно, но вполне ожидаемо…»
У Жени свекровь лежит год. У Ани свекровь лежала несколько лет. Мамина младшая сестра не протянула после инсульта месяца. Танина мать отлежала восемь лет. Тётя Тася напекла внуку пирожков, вышла из дома и умерла.
Папа быстро сдаёт позиции. Когда я приехала, он ещё ковылял к печке, подволакивая левую ногу, и играл со мной в шашки. Сейчас он с трудом и нашей двустронней помощью едва высиживает несколько минут на кровати, пока мама кормит его с ложечки.
В изголовье его постели мама повесила своё распятие. Распятие ей передал в ссылке заболевший отец. Её отец умер рано, ему было всего 45.
Это распятие висело над моей казённой железной кроватью, в нашей ледяной теплушке, а потом перекочевало в коммуналку. Оно такое старое, что слова с обратной стороны почти полностью истёрлись.
Я говорю: «Знаете, мне на Сицилии сразу понравилось у синьоров, потому что над кроватью было распятие». Чтобы отвлечься от горьких мыслей, начинаю рассказывать, как жила на склоне Этны при синьоре Росарии Папалардо.
За окнами – сугробы по пояс, старый толстый пёс Цыган старательно брешет под дверью, поджидая, кто выйдет угостить его конфетой.
С прошлого года родители не держат ни коз, ни кур. Небольшой хлев-курятник отдан Цыгану. По сравнению с будкой – дворец: сруб под шифером, предбанник, чердачок, «комната» с двумя окошечками. Пёс доволен, но тёмное время суток проводит в конуре перед верандой.
Снова отключили свет, и какое-то телешоу, вносящее в умы некоторое оживление, проходит не для нас. Мама боится огня и ставит подсвечники в тазик. Я рассказываю своим пенсионерам о больных престарелых синьорах, их детях, нанимающих сиделок из России, о сиделках, подчас знакомых с медициной из рекламы пилюль и памперсов, и думаю, что всё это было не со мной.
