Таня переживала и нервничала. И сбежала. А я к Петруции относилась с пониманием, припорошенным налётом жалости. Каждая персона – уникум. И каждый человек живёт, как ему удобнее. Над Петрушкой время сыграло злую шутку, но ей повезло родиться и состариться на Сицилии.
Понимание – это у меня с детства. В какой-то книге по психологии я читала, что если у ребёнка в раннем возрасте будет травма головы, он теряет сочувствие к окружающим. В годик у меня было сотрясение мозга.
Первым пропало сочувствие к себе.
Возможно, оба сочувствия, и к себе, и к окружающим, исчезли одновременно, но к себе – я уверена – сдохло хоть на секунду, но раньше.
Место сочувствия в душе заняло любопытство и стремление всё понять. Так – лучше.
В конце января подруга собралась домой, на Украину. Я приехала к ней в Джарре, поесть борща и пожелать счастливого пути. Заранее, потому что – когда ещё свидимся? С собой захватила не пригодившийся рождественский набор – паннетон (большой кекс с цукатами и изюмом) и шампанское. Перед Рождеством я собиралась к Ире, в Катанию, но заболела, а потом так до Иры и не добралась.
Таню интересовал вопрос пересечения границы на родине. Из Италии всех выпускают, а вот насчёт въехать в собственную страну – тут кому как повезёт. Рассказы нелегалок на этот счёт разнятся. Кого-то задерживали, обыскивали, штрафовали. Я в прошлый раз спокойно вернулась, никто внимания не обратил на отсутствие визы. Сейчас поделилась слышанной где-то информацией: подаёшь закрытый паспорт, с вложенными 10 евро. (Совет сработал).
Выпили за прошедшие Рождества, Новые годы и завтрашнее Крещение, поговорили за жизнь. С террасы дома открывался вид на Этну. Таня показала на собор, купола которого возвышались над домами, и сказала, что это – самое красивое место в городе. Я отправилась на прогулку, пока солнце светило. После обеда обещали дождь.
Джарре – обычный сицилианский город. С приморским Рипосто его разделяет железная дорога. Рипосто – внизу.
Колеся по улицам, смотрела в сторону заброшенного стадиона: вот бы сверху на панораму полюбоваться! Стадион окружали глухие каменные стены, кованые решётки и заборы. Я почти сдалась, когда увидела на верхнем ярусе трибун какого-то мужчину. Значит – войти на территорию можно! Народная тропа обнаружилась за зарослями кустов – желающие сделать физкультразминку проложили путь, вполне удобный. Ограда закончилась через десяток метров.
Входы на трибуны были заложены кирпичными кладками, в человеческий рост. Стёкла в нижних помещениях выбиты, по стенам – граффити. Обследовав лестницы, нашла открытый подъём внутри.
Восхождение и любование тянуло на сцену из фильма ужасов. Тишина, никого. Вокруг – красота: Этна в белых облаках, города, море. А по всем лестницам и помещениям – мёртвые птицы. Десятки, сотни мёртвых птиц, истлевающих в пепле. Недавно было извержение. Несильное, но всё-таки. Наверное, птицы задохнулись или поджарились на лету. Под сапогами скрипел чёрный металлический песок. В городе я тоже обратила внимание – там, где улицы не убирались, слой пепла достигал нескольких сантиметров, и даже дожди его пока не смыли. Я бродила по трибунам и разгромленным офисам, отрешаясь от действительности всё больше и больше, разглядывая кости и перья, вывернутые шеи, скрюченные лапы. Безумие продолжалось, затягивая в нереальность, пока во втором часу не позвонила Таня: «Борщ готов! Ты где?» – «Иду». Но пошла не сразу, всё-таки сходила к соборной площади.
