Neлюбoff - страница 47

- Умираю от желания – шепчет он, и торопливо тянет меня за руку к выходу из аэропорта.

[Он]

Я начинаю срывать с нее одежду еще в подъезде. Когда она впивается в мой рот сухими горячими губами, я просто лишаюсь разума. Руки трясутся как у горького пьяницы, и потому я никак не могу попасть ключом в замочную скважину.

- Да, открой ты, эту чертову дверь – задыхаясь, почти кричит она, словно в горячке.

А потом, рвущиеся с корнем пуговицы на одежде, мои руки на ее груди, разрывающее внутренности, чувство возбуждения и ее широко раскрытые глаза. Я словно умираю и тут же оживаю, качаясь на волнах острого, пряного удовольствия, совсем теряя чувство реальности, связи с этой грешной вселенной. Отрывистыми, резкими движениями я вхожу в ее лоно, снова и снова, пронзая ее, заполняя собой. Дыхание Софи с шипением проталкивается сквозь стиснутые зубы. Я слышу каждый удар ее сердца, чувствую глубокую дрожь, в самой сердцевине ее плоти. И этот трепет передается мне, разносясь с кровью по венам, проникая в каждое нервное окончание. Я чувствую, что готов взорваться. Наслаждение набегает волнами, путая в моей голове мысли. Я вижу, выгнувшуюся в остром удовольствии, спину Софи, и больше не могу сдерживаться. Тело взрывается оргазмом, высвобождая чувство бесконечной неги и невероятной слабости

- Боже, Софи, - шепчу я, упав на ее обмякшее тело, так и не покинув его, не в силах пошевелиться.

- Анатолий, мне тяжело - говорит она, и перекатывается на бок.

- Знаешь, - задумчиво говорит Софья, разглядывая идеально ровный потолок – если бы меня спросили, как я хочу умереть, я бы ответила, вот так, от удовольствия, лежа в постели с тобой, чувствуя твои сильные руки на своей обнаженной коже, колючую твою небритость. Умереть от счастья, правда здорово?

- И, что же хорошего ты видишь в смерти, пусть даже от удовольствия? – удивляюсь я.

- Смерть - это освобождение – задумчиво отвечает на мой вопрос Софья – от боли, неприятностей, нелюбви. От черноты, заполняющей людские души, Анатолий. Я так думаю, так вижу.

- Да, Софи, ты права. Смерть – это освобождение. Освобождение от жизни, в которой помимо боли и неприятностей есть еще любовь, счастье, удовольствие, секс, в конце концов.

- Мне хорошо сейчас, и оспаривать твои доводы, я не буду. Жизнь, смерть – они обе бессмысленны, пока не поймешь, ради чего стоит жить или умирать. Главное понять это, найти смысл. Мать моя, так и не нашла, не поняла. Думала, что жить вечно будет, бездушие свое лелеяла, взращивала, словно ядовитый прекрасный цветок, считая, что неуязвима. Ты видел, какая удивленная маска застыла на ее лице? Интересно, успела она осознать приход « костлявой»? Она тоже мечтала, от удовольствия умереть.

- Нет, Софи, люди не видят ее приход, я так думаю. Чувствуют ее приближение, некоторые, но увидеть смерть, вряд ли кому удавалось – говорю я, всматриваясь в лицо своей любимой. Оно беспечно, не смотря на наш странный разговор.

- Не хочу больше философствовать – говорит Софья – хочу курить, рома и немножечко кофе.- Она легко, словно мотылек, соскальзывает с кровати и направляется в сторону кухни, наступая узкими маленькими ступнями, на разбросанную по полу одежду, сброшенную нами в порыве страсти. Я не могу отвести взгляд от изгиба длинной, белой ее шеи, тонкой линии позвоночника, не по девичьи, узких бедер. Она великолепна, она моя, и от чувства восторга стягивает грудь. Маленький, прекрасный мотылек, полностью затмивший своей красотой, мой бесцветный мир. Я слышу запахи доносящиеся из кухни. Не чувствую, не ощущаю, а именно слышу: тонкий, ванильный запах сигарилл, аромат рома, который, для меня, почему – то, пахнет лимонадом из детства, « Буратино» или «Дюшес», что то сладко – теплое, веселое и очень яркое. Крепкий кофейный запах, перебивает все остальные. Софья пьет черный, словно деготь, кофе, не признавая сахар и прочие глупости. Я уверен, что она сейчас сидит на стуле, подогнув под себя одну ногу, запивает ром крепким кофе и смотрит в окно. В такие моменты я жалею, что бог не дал мне таланта художника или скульптора, дающего возможность нести чудесную красоту любимой мною женщины, миру.