Помнится, в первые дни перестройки вечно куда-то спешащий Вадим поневоле задерживался в курилке, болезненно слушал весь этот досужий вздор и даже пробовал было защищать поначалу несправедливо оболганного Генералиссимуса.
«Сталин, он что, самоубийцею был, да? – скажи вот ты мне на милость, – маньяком полупомешанным? – обращался он к пылкому сослуживцу-еврею, ещё не зная и не догадываясь, что тот – еврей; всё это потом уже выяснилось доподлинно, когда власть в стране поменялась, и быть евреем стало, элементарно, выгодно. – Ведь проигрыш в той войне, пойми ты, чудак, означал бы лично его, как руководителя государства и человека, немедленную гибель. Его бы участь Адольфа Гитлера ожидала, то есть быстрая и позорная смерть. И это – в лучшем случае… Сталин про это знал, разумеется, – и делал всё возможное и невозможное, чтобы этого не случилось, чтобы личной трагедии избежать. И инстинкт самосохранения ему правильные решения и ходы подсказывал, правильные приказы и постановления. А может – и Сам Господь Бог!.. И то, что этого не случилось, в итоге: проигрыша и позорной смерти его, – и в 1945-ом победа наша была, неоспоримая и безоговорочная, – всё это именно о том говорит, что делал-то он, наш Верховный Главнокомандующий Сталин, всё очень и очень правильно, “как доктор ему прописал”. И “пятую колонну” перед войной он абсолютно правильно вычистил из Вооружённых сил, из партии и правительства, дальновидно на Колыму отправил от греха подальше после известного заговора Тухачевского – всех этих беспутных троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, революционеров сугубых и ярых, откровенных саботажников и вредителей по преимуществу, кровожадных маньяков и упырей, ничего не умевших по сути, как только заговоры плести да давить и резать людей ради “светлого и счастливого будущего”. Народу нашему и ему самому это было только на руку и на пользу. Потому что с предателями и саботажниками, и заговорщиками потенциальными за спиной мы бы точно ту войну проиграли. В этом нечего даже и сомневаться. Вспомни 1905 год, 1917-ый. Русско-японскую войну, Первую мировую. Уж сколько про те подпольные либерально-интернациональные козни сказано и написано – не передать! А мы всё никак не поймём, не напряжём мозги; всё клюём и клюём на эту их вражью удочку… Сценарий-то у мировой финансовой закулисы один: сначала – изматывающая война, хорошо бы проигранная, и следом за ней – революция, или госпереворот. Они только таким манером к власти и приходили, и будут приходить всегда. И не только, кстати сказать, у нас. Повсюду!..»
Но как только он это произносил, такую непозволительную похвалу “великому деспоту и тирану”, на него набрасывались со всех сторон разъярённые молодые евреи, сотрудники института.
«Да как ты смеешь, Вадим, такие слова говорить?! Опомнись! – со злобою кричали они, готовые растерзать Стеблова. – У меня дед от Сталина пострадал в 37-м! на Колыме загнулся!.. И у меня дед сидел в это же приблизительно время, честный советский труженик, член партии с 1918-го года, революционер, коммунист со стажем!.. И у меня в 37-м деда арестовали, лишили имущества и всех постов!.. И у меня!..»
Их так много оказывалось тогда, всех этих ярых еврейских отпрысков-агитаторов, хулителей-ниспровергателей Сталина, а защитников и почитателей – мало, и все они тихо сидели за рабочим столом, как правило, одинокие, затравленные, разобщённые, – что Вадим только диву давался, не веря своим ушам, открывая заново для себя портреты многих своих сослуживцев, коллег по работе. Удивлённый до крайности и смущённый, он замолкал, поскорей покидал взбунтовавшуюся против него курилку; но, придя на рабочее место, долго ещё не мог успокоиться, сердце всклокоченное унять, привести в порядок угорелые мысли и чувства…
