Думать, однако, было невмоготу, мысли ворочались с трудом, словно в тёплом овсяном киселе, тело подрагивало от слабости, как после болезни. Пошатываясь, хватаясь за что попало, Дарьян вышел на улицу.
Очутился во дворике меж такими же хлевами, во влажной беззвучной тишине, которая наступает лишь в предрассветном замирании всего живого, когда солнце ещё не показалось, но уже погасило звезды, разбавило ночную тьму до серого сумрака.
Теперь, в плотно запахнутой душегрейке, утренний воздух показался не зябким, а свежим, бодрящим. Впереди над приземистыми хлевами в туманной дымке высились богатые новорубленые дома в три и четыре яруса. Большинство строений венчали теремки и светлицы с причудливыми резными гребнями коньков. Взгляд скользнул по их крышам вправо… Ого! Да где ж эта земля, что взрастила такое древо-великан?! Десять обхватов? Пятнадцать?!
Обращённый ликом на юг, над городом возвышался выдолбленный из ствола Симаргл, страж Миродрева, пронзающего корнями подземные глубины до самого дна Мраковой бездны, а кроной достающий до небес. Там, на ветвях, в недоступной даже птицам вышине, раскинулся небесный град, где обитают пресветлые владыки, туда возносятся души праведников, тех, кто чтит заповеди создателя Рода.
В обличии воина страж Миродрева своим колоссальным ростом вдавливал в землю всякого смертного, и князя, и челядина, посмевшего вскинуть взгляд. Взмах будто только начавших раскрываться крыльев, собранных из досок как из перьев, был настолько лёгок, что, казалось, сейчас продолжится, крылья взметнутся вверх, а потом с силой опустятся, сотворят чудовищный ветер, что сорвёт дранку с крыш, и древоохранитель вдохнёт, расправит затёкшие узковатые плечи, оттолкнется от тверди, и наконец взлетит.
Сколько же страшных баек слышал Дарьян про этот, якобы оживающий в бурю, идол… Но не больше и не страшнее, чем про народ, его воздвигший.
После первой войны за Обещанную землю, из бедного на зверя Воющего кедровника яры перебрались сюда, к притоку Немиры, спешно воздвигли город-крепость, и этим дали понять соседям, что теперь им ровня, ведомые Симарглом-покровителем будут стоять здесь насмерть.
Как вчерашние дикари, нищие оттого, что хлеб выращивали на камнях, а охотились в лесах, где из-за подземного воя почти не осталось живности, смогли потеснить могучих оланков, премудрых горян и богатых елагов, не знали даже сами яры. Но потеснили. И на завоёванной земле укоренились крепко. Так крепко, что после Лживой битвы елаги, а вместе с ними и плугари, сделались данниками и уже почти два десятка лет исправно платили дань.
На углу впередистоящего сарая, в большой, выдолбленной из бревна колоде виднелось зеркало налитой до краёв воды. Нетвёрдыми шагами Дарьян приблизился, опустился на колени. Пить, конечно, не стал, кадка для скотины.
На фоне светлеющего неба отразился чёрный контур взъерошенной головы. Вот же старый балабол! Не мог, что ли, по-людски замотать? Всегда послушные, с крупным, едва уловимым завитком тёмные пряди теперь торчали в стороны из-под намотанных тряпиц, словно перья у старой мокрой вороны.
Дарьян не услышал – почувствовал движение чуть поодаль справа. Повернулся и встретился с пристальным вниманием бледно-жёлтых глаз.
Волк.
Безоружный парень, впечатлённый шириной грудины и толщиной лап, затаил дыхание, замер. Зверь не двигался, наблюдал умным, до жути человеческим, взглядом.
