С погодой повезло, снег отлично скатывался в снежки и залетал за шиворот. Мы носились среди кружевных кустов и вязаных черно-белой нитью деревьев визжа, как ненормальные. Я волновалась, что дочь будет ревновать меня к подруге, с которой я провожу так много времени, но Машка мгновенно очаровалась Алекс, будто та действительно была феей. Их дружба мгновенно вспыхнула на почве любви к сладкой вате, которую они купили и съели, проигнорировав мои подшучивания о стоматологе. Алекс в первые же полчаса уговорила дочь начать исправлять прикус, чего я безрезультатно добивалась два года.
Жирные белки скакали в ветвях. Хаски, терьеры и таксы радостно провожали их очумевшими от стерильного воздуха взглядами. Чинные жители района выводили сюда питомцев. Кое-где были таблички о запрете на выгул собак. Молодая парочка с питбулем и пуделем влюбленно прогуливалась, держа в руках пакетики с собачьим дерьмом.
Снеговики улыбались нам черными веточками. Машка молотила по ним кулаками. Промокшие, но счастливые мы отправились к Алекс.
Заказали пиццу и уютно расположились на диване смотреть «Симпсонов». Я позвонила родителям. Трубку сняла мама.
– Мам, это я.
– Отец, дочь звонит!
Когда я на проводе, мама всегда думает, что я хочу говорить с отцом. Если подходит отец, он думает, что я хочу говорить с матерью.
– Мам, подожди, я коротко! Мы устали, зашли к подруге, останемся здесь ночевать.
– А что ты звонишь? Мы уже спать ложимся!
Я выдохнула с облегчением, как в детстве, когда разрешали остаться в гостях.
Предполагая, что Машка устанет и, возможно, мы заночуем у Алекс, я захватила учебники и тетрадки на понедельник. Дочь удивилась и обрадовалась одновременно. Никаких вопросов, почему я сплю с Алекс в одной кровати, не последовало.
Утром мы проводили Машку в гимназию, погуляли, стараясь растянуть закончившиеся выходные. И взволнованные неожиданно наступившим семейным счастьем, объелись кексами в кафе. К часу дня уик-энд, как ни крути, закончился, и мы нехотя поплелись вычитывать бесконечные сценарии шоу, лежавшие стопками повсюду.
Я помогала Алекс заучивать текст, объясняла игру русских слов. Перед съемками она психовала, говорила, что все вокруг страшные уроды. Я украдкой дотрагивалась до нее, гладила. Она успокаивалась, говорила, что должна вести себя как хозяйка гостеприимного дома, где каждый урод почувствует любовь. Ей самой становилось смешно от своих слов.
– Все от меня чего-то хотят, все чем-то недовольны… Я не знаю, как им объяснить…
– Есть несколько фраз, которые ничего не значат, их говорят, когда нет аргументов, но они работают: «Я вас умоляю!», «Не смешите меня!», «О чем вы говорите!», «Вы шутите?», «Это просто смешно!».
Она с успехом применяла эти фразы, иногда совершенно невпопад.
Алекс не была актрисой, вернее, не была профессиональной актрисой, она была самородком. На репетициях она не успевала читать строку телесуфлера, микрофончик в ухе ее раздражал и сбивал. Посовещавшись со своим австралийским мужем по скайпу, она настояла завести огромные картонные плакаты – шпаргалки, которые ей будут показывать во время подготовки и съемок. Подозреваю, что такие использовали на заре телевидения. Специальный человек в зале поднимал высоко над головой то один, то другой транспарант. Алекс настаивала, что шоу – это живая и тонкая штука, требующая импровизации, а суфлер этому мешает. «Не замечали, чтобы Алекс импровизировала», – ворчали коллеги, но спорить с ней не решались.
