– Что это? Я тебя спрашиваю. Эта рубашка месяц не стирана. Я что здесь, никто? На меня никакого внимания. Я тут как шабашник. Свинья ты. Паршивая – заорал он и выскочил из дома.
Василиса не верила собственным ушам. Ее Михаил, ее любимый сказал такие слова. Слезы застилали глаза весь день. Вечером он пришел домой пьяный.
– Давай по жрать – грубо выкрикнул ей в лицо. Она молча подала хлеб и борщ.
– Че за свинячье пойло? Знаешь же, что я горячее не ем. Жри сама. – Обиженный он побрел в спальню.
Утром стоял на коленях перед заплаканной Василисой.
– Васечка, любимая. Прости. Прости. Что на меня нашло? Побей меня – он шлепал себя ее рукой по голове. – Ты Лену больше любишь, чем меня. Все время с ней. Вот я и сбесился.
– Ты же знаешь, что это не так – дрожали губы Василисы.
– Не буду, не буду. Не плачь. Дурак я. Это я во всем виноват.
***
У Тани друг за другом родились дочь Настя и сын Петр. Теперь Марфа жила практически на два дома. Помогала дочери растить детей. Степан Федорович был недоволен постоянному отсутствию жены, но молчал и только охал. «Надо же внуков поднимать. Нынешняя молодежь не путевая. Ничего не могут» – мысленно успокаивал себя. Борис постоянно болел. Много лет у него был туберкулез. Худой, желтый и злой он ходил по дому, как тень. Его раздражало все и вся. Татьяна берегла его покой, вкусно кормила, ходила с ним по врачам. Но он только закатывал истерику на пустом месте. Татьяна сносила все, она любила его.
– Дети какие-то дурные у нас – сетовал Степан Федорович. – Один под бабу прогнулся, другая на мужика молится.
Утром, по обыкновению, Татьяна сварила в чугунке картошку, сдобрив сливочным маслом. Порезала сало и хлеб. Положила на стол перья зеленого лука с отварными яйцами. Пошла в комнату позвать мужа завтракать. Он сидел на кресле и спал. Она стояла в дверях невольно залюбовалась его лицом. Оно светилось каким-то внутренним светом. Улыбался, морщины разгладились. «Вот таким я его полюбила. Боренька мой» – нежно думала Татьяна. – «Только почему он не крикнул, чтобы я шторку задернула. Он же не любит, когда на него солнце светит». Она тихо пошла к окну, нагибаясь от смутной и страшной догадки. Борис был мертв.
На похоронах Татьяна не проронила ни слезинки. Словно окаменела.
– Плачь, плачь – кричала ей Марфа в ухо. – Не держи в себе. Заболеешь.
Мать оказалась права. Татьяна слегла в постель на неделю. Ее тело ей не повиновалось. Сельский врач только разводил руками. Марфа жила у дочери. Выхаживала ее. Приехал Иван с Зиночкой. Он боготворил свою дочь. Девочка не отходила от отца. Бабушку Марфу она тоже очень любила. А у дедушки на ноге играла в лошадку. Степан Федорович громко хохотал и посадив на плечи уходил с ней в поля.
Иван откровенничал с Василисой.
– С Надей разлад пошел. Устал я. Пашу на работе, пашу дома. Растолстела, ни в одни двери не пролазит. Ревнует ко всем. За собой совсем не следит. Лежит только и командует.
– Поговори с ней тихо, по-доброму.
– Знаешь, сколько раз я пробовал. Не хочет ничего слышать. Посоветуй, что делать. Разойдемся ведь. Уже бы ушел, но без Зиночки не могу.
– Что же я могу тебе посоветовать? Сама в своей жизни не разберусь. Миша любит меня и Леночку. Только пьяница он. Я тоже не знаю, на сколько хватит терпения.
– Он тебя не бьет?
– Нет, я же молчу. Если бы не молчала, точно бил бы. Трезвый, прощения просит. Такой ласковый, хороший. Пьяный, зверем делается, поносит меня словами не потребными. Вот, думаю, может во мне черт сидит какой. Пьяный Миша его видит и накидывается.
