Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - страница 36



, а также указ об отмене привилегированного таможенного тарифа 1724 г. для торговли Пруссии с Бранденбургом. Теперь пошлины взимались в доход русской казны[146]. Естественно, что такие меры вызвали у кенигсбергских фабрикантов и купцов отнюдь не восторг, а поток жалоб, оставленный Конференцией без внимания, ибо она вполне справедливо полагала, что завоеванная провинция должна приносить России доход, а не вводить ее в дополнительные убытки.

Неудивительно, что уже через два дня по восшествии на престол, 27 декабря 1761 г., Петр III повелел отставить В. И. Суворова с поста прусского генерал-губернатора, а граф Салтыков, снова по его распоряжению ставший главнокомандующим, уже 4 января 1762 г. предписал генерал-поручику П. И. Панину сдать немедленно дивизию и отправиться в Кенигсберг принимать дела у В. И. Суворова[147].

При таких обстоятельствах производство А. В. Суворова в полковники, а тем более назначение его командиром какого-нибудь кавалерийского полка становилось маловероятным. Напомним, что во главе Тверского драгунского он состоял только временно, пока тяжело болел его командир полковник де Медем. Ничего удивительного в такой перемене фортуны нет, ибо в те славные времена производство в новый чин или назначение на должность делалось по большей части по протекции, а если чин и должность были высоки, то исключительно по ней. Вспомним, как быстро продвигался он в 1756–1759 гг. в чинах, не быв еще ни единого дня под огнем. Теперь же, когда служебная судьба его отца оказалась под очень большим вопросом, нужно было обладать не просто храбростью, но мужеством, чтобы настаивать на воздаянии оказанных молодым Суворовым боевых заслуг.

Однако такой мужественный человек все же нашелся – это был все тот же Румянцев. Пользуясь благосклонным отношением нового государя, он осмелился в реляции ему от 8 июня 1762 г. рекомендовать к производству Александра Васильевича:

«…как он всех состоящих в корпусе моем подполковников старее, да и достоин к повышению в полковники, <…> однако почти во все минувшие кампании <…> употребляем был к легким войскам и к кавалерии <…> и склонность и привычку больше к кавалерии, нежели к пехоте получил <… > всеподданнейше осмеливается испросить из Высочайшей Вашего императорского величества милости его, Суворова, на состоящую в кавалерийских полках ваканцию в полковники всемилостивейше произвесть»[148].

Какова была реакция императора – неизвестно, но мы знаем, что до дворцового переворота, лишившего его короны, оставалось всего восемнадцать дней.

Причудливой волею Фортуны судьба нашего героя сопрягалась со злосчастным Петром III. Кажется, что не было еще в истории российской государя, который бы делал все так необдуманно, а зачастую просто глупо, что все его поступки обращались бы против него. Поведение его чаще всего было недостойно царского сана. Вот что вспоминал о нем Болотов, видевший его часто в роковую весну 1762 г.; по долгу службы постоянно посещал он императорский двор и отчаянно скучал в ожидании принципала, генерал-полицмейстера барона Корфа:

«…имели только ту отраду и удовольствие, что могли всегда в растворенные двери слышать, что государь ни говорил с другими, а иногда и самого его и все деяния видеть. Но сие удовольствие было для нас удовольствием только сначала, а впоследствии времени скоро дошло до того, что мы желали уже, чтобы разговоры до нашего слуха и не достигали; ибо редко стали уже мы заставать государя трезвым и в полном уме и разуме, а всего чаще уже до обеда несколько бутылок аглинского пива, до которого был он превеликий охотник, уже опорознившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видящими и слышащими то…»